Я встал, как только Аврора поднялась со своего великолепного трона, встал с ломотой во всем теле, угнетенный духом и с затуманенным рассудком. Стараясь избежать встречи с гарпией, которая наверняка потребовала бы от меня либо платы за постой, либо работы вместо денег, я вышел на улицу и направился прямиком в Храм. Я собирался умолять Апия Пульхра дать мне денег, необходимых для того, чтобы поскорее покинуть этот город, где я лишь испытывал горести и пожинал разочарования и где меня не удерживали ни обязательства, ни привязанности. А поскольку я не получил от Иисуса условленного вознаграждения за помощь, мне никто не мог предъявить никаких претензий морального либо юридического свойства.
У ворот Храма я увидел стражников синедриона в сопровождении четырех легионеров, вооруженных так, словно они собирались вступить с кем-то в бой. Я спросил, что случилось, и один из них ответил:
— Клянусь Марсом! Наверное, ты, Помпоний, единственный, кто не знает о том, что произошло нынче ночью, либо ты находился в объятиях Морфея, либо еще в чьих-то объятиях, дающих усладу самым смелым желаниям.
Тут я вспомнил, что меня не раз будил какой-то шум, и сказал:
— Так расскажи наконец, что случилось.
А случилось следующее. Вскоре после заката солнца Апий Пульхр явился в харчевню, где накануне вечером ужинал в моей голодной компании. По недосмотру либо по причине излишней доверчивости трибуна сопровождал его всего один солдат, тот самый, уже знакомый мне, знаменосец. Когда они ночью, возвращаясь в Храм, пересекали площадь, их окружила группа людей, вооруженных серпами, мотыгами и тому подобными инструментами. С криками «Смерть Цезарю! Да здравствует Мессия!» они стали избивать и трибуна и знаменосца. Но продолжалось это недолго — нападавшие скрылись в кривых улочках, прилегающих к площади, продолжая выкрикивать те же слова. Жертвы нападения, отделавшись синяками и не получив серьезных увечий, добрались до Храма без новых неожиданностей.
Апия Пульхра я нашел в отведенных ему покоях встревоженным и разгневанным. По его твердому убеждению, случившееся накануне — лишь предвестие великой смуты, но при этом у синедриона недостанет собственных сил, чтобы подавить бунт, и поэтому его, Апия Пульхра, жизни грозит нешуточная опасность. Будь на то его воля, он без промедления вернулся бы в Кесарию, но не может покинуть Назарет, поскольку, выехав в чистое поле, легко попасть в западню, устроенную либо мятежниками, либо разбойниками, ведь по городу опять поползли слухи, будто ужасный Тео Балас рыщет где-то поблизости. Вдобавок ко всему, как считает Апий Пульхр, опрометчиво уезжать из Назарета, пока не оформлены бумаги — со всеми законными гарантиями — по тому самому земельному делу, которым он теперь занят. Вот почему он так сердит.
