Впрочем, феноменальный успех романов Пикуля вполне заслужен и объясняется не только полной немощью советской исторической науки, не способной противопоставить темпераментному романисту правдивую книгу, но и временем, когда массовый читательский интерес к «исторической клубничке» из жизни Анны или Елизаветы объяснялся общественной обстановкой и нравами 70-х — начала 80-х годов XX века. И Пикуль чутко уловил общественный запрос и оперативно и умело откликнулся на него. Более того, романы Пикуля о XVIII веке пользовались колоссальным успехом еще и потому, что застой и гниение оказались чем-то созвучными послепетровской эпохе с ничтожными личностями у власти, душной атмосферой придворных передних, мелочностью и страхом.
Одним словом — безвременье. Но не будем забывать, что это безвременье сожрало у многих из нас лучшие, самые плодотворные годы жизни, а многие так и умерли в убеждении, что так будет вечно, что вся история — и раньше, при Анне, и нынче, при Брежневе, — будет протекать как вялая, грязная река среди зловонных болот.
Но утешим себя мыслью, что в Истории нет безвременья. История ровна, сильна и равнодушна, это поток, текущий из нашего прошлого в будущее, и перед ней все равны — гении и ничтожества, добрые и злые. Ведь все зависит от наших претензий, амбиций, требований и заблуждений, от точки зрения наблюдателя на берегу этого потока, пока за ним самим не приплывет Харон.
Вот и я имею пристрастие к послепетровской эпохе. И не только потому, что почти вся моя сознательная жизнь прошла при нашем застое, но и потому, что все люди всегда интересны и их судьбы поучительны для нас, и в каждом историческом пейзаже есть красота и неповторимость, есть своя драма, сопереживая которой мы расширяем свой мир во времени — как бы живем несколько раз. Печальный опыт марксистской науки в СССР показывает, что, игнорируя живого, сложного, противоречивого человека прошлого, уделяя внимание только движению масс, развитию классовой борьбы или только экономики, такая наука была обречена на непонимание и неприятие читателей — живых людей, которым всегда, во все времена, интересны прежде всего живые люди, их черты, их проявления, страсти, чудачества. Именно поэтому, пока будет жить человечество, будут жить книги Плутарха и Светония. Пройдут века — и люди все равно будут жадно читать мемуары Наполеона, Черчилля, Екатерины II. Так устроен человек.
И еще он устроен как звено в непрерывной цепи, протянутой из прошлого в будущее. Если мы есть, значит, было и звено нашего предка, жившего в 20–30-е годы ΧVIII века, значит, уже одно это осмысляет его существование для нас, делает его время и его жизнь ценной, точнее — бесценной, ведь цепочку во времени так легко было порвать случаю, року, и тогда бы мы не появились на свет.
