Я уселся за стол и сделал вид, будто что-то пишу; так прошло минут тридцать, наконец терпение мое иссякло:
— Встанешь ли ты? Ночь на дворе!
— Хм… — нехотя и сонно откликнулась она, после того как я несколько раз сердито крикнул:
— Вставай же!
— Хм… — снова пробормотала она, не поднимаясь.
— Что с тобой? Вставай!
Я поднялся и ногой толкнул ее в бок.
— А-а… — потянулась она. Вытянув обе руки со сжатыми маленькими розовыми кулачками и не спеша приподнявшись, Наоми, подавив зевоту, украдкой взглянула на меня и, отвернувшись, начала расчесывать следы укусов москитов на ступнях, икрах и спине. Оттого ли, что она слишком долго спала или плакала, глаза у нее покраснели, волосы беспорядочно свисали по плечам, как у привидения.
Я пошел к хозяйке, принес кимоно и бросил его Наоми.
— Вот твое кимоно, приведи себя в приличный вид! Она молча оделась. За ужином никто из нас не проронил ни слова.
Во время этого долгого и тягостного молчания я думал лишь о том, как бы заставить эту упрямицу признаться и просить прощения. В ушах у меня еще звучало предостережение Хамады: «Наоми упряма, если поссориться с ней, все будет кончено»… Наверное, этот совет подсказал ему собственный опыт, я и сам знал, что хуже всего — это рассердить ее. Нужно сделать все так искусно, чтобы она пошла на уступки и не произошло ссоры. Ни в коем случае не следует допрашивать ее как судья:
«Ты с Кумагаем то-то и то-то? С Хамадой — то-то и то-то?» Если начать так прямо давить на нее, она не из тех, кто оробеет и смиренно признается во всем. Она, конечно, начнет сопротивляться и упорно твердить, что знать ничего не знает… В конце концов, я тоже потеряю терпение и вспылю. Если это случится, всему конец. Следовательно, не стоит ее допрашивать. Лучше я сам начну говорить обо всем, что сегодня узнал. Как бы она ни была упорна, она не посмеет сказать, что ничего не знает. Так и сделаю, — решил я и начал:
— Сегодня в десять часов утра я заехал в Омори и застал там Хамаду.
Наоми вздрогнула и, стараясь не встречаться со мной глазами, запрокинула голову.
— Тем временем подошло время обеда, и я пригласил Хамаду в «Мацуаса». Мы пообедали вместе.
Наоми не отвечала. Я все время следил за выражением ее лица и старался говорить с ней без всякой злобы. До самого конца Наоми слушала, опустив голову. По ее виду никак нельзя было заметить, что она чувствует себя виноватой, она лишь сильно побледнела.
— Хамада мне все рассказал, так что мне не нужно тебя ни о чем спрашивать, я знаю все. Не отпирайся. Скажи только, что признаёшь себя виноватой. Этого мне достаточно. Ты признаёшь свою вину?
