— Откуда же?
Наоми была до жути спокойна. На губах даже мелькала злая усмешка.
— А что означало твое вчерашнее поведение? И после этого ты еще смеешь утверждать, что ни в чем не виновата!
— Они меня насильно напоили и заставили так нарядиться. Вся моя вина только в том, что я вышла из дома в таком виде.
— Прекрасно! Значит, ты продолжаешь утверждать, что не виновата?
— Да, не виновата!
— И ты можешь в этом поклясться?
— Да, могу. Клянусь.
— Ах, так? Ладно, помни же свою клятву. Я больше не верю ни единому твоему слову!
Больше я с ней не разговаривал.
Боясь, что она напишет Кумагаю, я отобрал у нее почтовую бумагу, конверты, чернила, карандаш, вечное перо и марки и спрятал вместе с ее вещами у жены садовника. Чтобы заставить Наоми безвыходно сидеть в мое отсутствие дома, я оставил ей лишь красный креповый халат. На третий день утром я уехал из Камакуры, притворившись, будто еду на службу. В поезде я все время думал, как собрать доказательства, и для начала решил заглянуть в наш дом в Омори, пустовавший уже целый месяц. Если у нее связь с Кумагаем, она, конечно, началась не этим летом.
Я поеду в Омори и пороюсь в вещах Наоми. Нет ли там писем или каких-нибудь других доказательств?
В тот день я против обычного опоздал на первый поезд и поехал со следующим. Было уже десять часов, когда я приехал в Омори. Открыв своим ключом входную дверь и пройдя через ателье, я поднялся прямо наверх, чтобы обыскать комнату Наоми, но в тот самый момент, как я открыл дверь и вошел, у меня невольно вырвался возглас удивления. Я остановился, как вкопанный, слова замерли на губах. На циновке лежал Хамада.
Увидев меня, он залился краской смущения и вскочил.
Некоторое время мы молча глядели друг на друга, словно желая прочесть, что на уме у каждого.
— Хамада-кун… Почему вы здесь?…
Хамада шевелил губами, словно хотел что-то сказать, но не находя слов, стоял передо мной, понурившись, как будто прося пощады.
— Ну, Хамада-кун… давно вы здесь?
— Я только что… только что пришел, — на этот раз внятно ответил он, как человек, понявший, что положение безвыходно и далее запираться бессмысленно.
— Но двери были заперты. Как вы вошли?
— С черного хода.
— С черного хода? Он тоже заперт…
— У меня есть ключ… — он говорил так тихо, что я еле слышал.
— Ключ! Откуда он у вас?
— Наоми-сан дала. Вы, конечно, уже поняли, наверное, зачем я сюда пришел…
Хамада медленно поднял голову и молча посмотрел на меня, онемевшего от изумления. На лице у него была написана готовность по-юношески честно встретить решительную минуту, сейчас он совсем не походил на испорченного мальчишку, каким он всегда мне казался.
