Все считали, что папа очень строгий, даже суровый, но она, Леночка, знала, что папа ей никогда не откажет и не только потому, что она его любимица, а потому, что папа не может отказать ребенку, не может пройти мимо чужого горя и сам волнуется, когда дети плачут.
«...А помнишь, до этого в Киеве, — продолжала вспоминать девочка, — мы шли с папой по Крещатику в воскресенье, на улице было много-много людей, а в витрине пассажа я увидела куклу с меня ростом».
Леночка просила папу купить куклу, он отказывался, говоря, что Лена уже большая, ей нужны книжки, а не куклы, потом сдался с условием, что она сама понесет куклу домой. Оказалось, что нести куклу было ужасно тяжело, и Ватутину пришлось одной рукой держать руку дочери, а в другой нести громадную куклу в ярко-красном платье, с белыми волосами. Офицеры и солдаты при встрече с начальником штаба округа отдавали ему честь, понимающе улыбались, а генерал-лейтенант впервые в жизни смущался при встрече с подчиненными.
Ватутин действительно ни в чем не мог отказать дочке, и она связывала с отцом все свои детские дела.
В парке, в том самом любимом Ватутиным парке, где летом было так много пышных, красивых роз, зимой устроили детский каток.
Лена быстро научилась кататься на «снегурочках», а папа все не мог выбрать времени, чтобы посмотреть, как она катается. Все дни — и в будни и в праздники — он был в штабе или уезжал в войска, а возвращался домой поздно ночью. И тогда Лена решила не ложиться спать до приезда папы, чтобы все-таки показать ему, как она катается. Она начала ему звонить с девяти часов вечера, звонила до одиннадцати, потом звонила Татьяна Романовна, а Ватутин не отказывался приехать, он только отпрашивался на час, на полчаса, потом еще на полчасика... В первом часу ночи генерал-лейтенант вышел с дочерью в парк. Уже погасли все фонари, но светила луна, белел снег, и Лена, радостная возбужденная, оглядываясь на папу, скользила по затихшей аллее. В ту чудесную зимнюю ночь Ватутин вспомнил свои деревянные, но отличные, им самим сделанные коньки, вспомнил детство, о котором его часто расспрашивали дети и которое было так удивительно не похоже на их детство.
Дочка становилась старше, ее дружба с отцом крепла, появлялись новые дела и заботы. Лене не всегда удавались задачки, а мама заставляла решать. Украдкой от мамы Лена пробиралась к телефону, шептала в трубку условия задачи; к счастью, папа все сразу понимал, даже угадывал сказанное шепотом и, если в эти минуты не решал свои задачи в Генеральном Штабе, быстро решал задачи Лены. Но чаще всего oн просил подождать до ночи. Лена соглашалась. Она знала, что в таком случае ей надо оставить на папином письменном столе рядом с его толстущими книгами по военной истории и стратегии свой тощенький задачник, и тогда папа, вернувшись даже глубокой ночью, очень усталый, все же улыбнется, взглянув на отчеркнутые задачки, и решит их на специальном листке, оставленном Леной. Зато в другой раз, когда у папы найдется время, он надолго усадит Лену рядом с собой, будет спрашивать ее по арифметике и станет так ясно и просто объяснять, что окажется — очень легко можно все понять.
