«Господи, – подумалось мне, – только бы этот клоун не вернулся к своему изначальному амплуа. Второй раз это выдержать невозможно. Нет, надо немедленно выпить».
Мы глухо чокнулись, и, когда Фаддей Авдеич, как всегда последний, уже раскрыл было рот, дабы влить в себя очередную дозу божественного напитка, не ко времени последовавшее приветствие «очередника» помешало ему это сделать.
– Мое вам глубочайшее почтение, Фаддей Авдеич, – произнес мужчина преклонного возраста. Седой и худощавый, в очках и в берете. Очень похожий на отставного профессора.
– А, и вам всех благ, Ганнибал Цезаревич.
– Ой, благодарю! Но я только извините, наоборот. Я Цезарь Ганнибалович.
– Ну да, конечно. Я это и имел в виду, дорогой.
– Ой, благодарю вас, Фаддей Авдеич, что вы ко мне так внимательны! Да, но у меня к вам один существенный вопрос.
– У вас? Ко мне? С радостью, дорогой, с радостью на него вам отвечу, но я так понимаю, что вопрос не иначе как обстоятельный и требует серьезного к нему подхода, но вот беда, Гаргантюа Пантагрюэлевич о вас, дорогой, уже дважды спрашивал, из чего я могу сделать вывод, что у него к вам вопрос не менее обстоятельный. А мы уж с вами после. Или уж лучше завтра. Завтра, думаю, самое оно.
– Ой, благодарю вас! Но я тогда, Фаддей Авдеич, ловлю вас на слове.
– А вот это правильно. Ловите меня, дорогой, ловите. А поймав, не отпускайте. Но пока всех вам благ, дорогой, до завтра.
Отставной профессор тихо удалился, а Фаддей Авдеич, поднеся стопарь и сделав громкий выдох, снова было открыл рот, как…
– Приветствую тебя, во гроб входящий!
Фаддей Авдеич вздрогнул и даже чуть было не подавился собственной слюной:
– А, это вы, Плутарх Диогенович. Ну и как вам, любезный, почевалось на сене нынешней ночью? Говорят, крайне полезная штука. Особенно от радикулита. Слышал, что поспишь на сеновале – и радикулит этот вышибается из тебя намертво. Да-да, как клином вышибают клин.
С исторической, скажем так, точки зрения Плутарх Диогенович выглядел значительно старше отставного профессора. Вполне бы сошел за внука помещика Манилова из гоголевских «Мертвых душ». Да и одет был соответствующе. Хотя, впрочем, в основном по одежке-то и судим. Но вот выглядел Плутарх Диогенович всего-то лет на сорок. Не больше.
– Что мне, поэту, ваш радикулит? Что мне, поэту, ваше сено? Ведь у меня душа болит. И на душе моей измена, – ревел баритоном Плутарх Диогенович, расставив руки и устремив свой взгляд куда-то вдаль, как будто бы он там действительно увидел что-то интересное. – Я забываю обо всем, когда душа болит и ноет. Мне даже ад кромешный будет нипочем, когда с моей больной душой сырая мать-земля меня укроет…
