Нет, я тогда был маленький и не мог знать о существовании таковых вечеров, и тем более знать имена этих поэтов, но память – на то она и память – весьма пластична и многообразна. Ведь не зря существует такое понятие, как память души.
– Ну, – сказал я Карпу Тимофеевичу, – пусть к тебе будут благосклонны боги Олимпа: Зевс с Посейдоном, Афина, Гефест… Да и наших туда же: Перуна с Ярилой. Будь счастлив, дорогой мой Харон. И спасибо тебе.
– Да ты не волнуйся, барин, – он едва заметно улыбнулся, – ночь длинная, луна тихая, а лошадка дорогу знает. Отосплюсь… – Он немного помолчал, затем лукаво захихикал и добавил под конец: – Сказывали, что храплю, барин, не хуже тебя и своей лошади. А ты говоришь, бабы. Пущай себе лучше судачут. Ну и ты, дамочка, – обратился он к вдове, – не тирань себя понапраcну. Отыщешь.
Не помню, была ли рядом со мной в тот момент Людмила Георгиевна, но я долго смотрел вслед удалявшемуся гужевому транспорту Харона, пока он, этот транспорт, поднявшись на возвышенность, с которой мы впервые увидели деревню, не скрылся за ней в последних, убегающих в ночь полупурпурных-полурозовых лучах заката. Смеркалось, как писали классики, а я, будто одинокий столб, стоял и все смотрел на безлюдную возвышенность. Смотрел до тех пор, пока неохотно меня не посетила банальная с точки зрения логики мысль: ах, было бы неплохо вспомнить о вдове, которая, как ни крути, являлась и инициатором, и непосредственным виновником происходившего с нами действа.
Повернув голову, увидел в трех шагах от себя такой же «одинокий столб». Подобно мне, Людмила Георгиевна застывшим взглядом смотрела вдаль, и ее глаза были влажными от слез.
И без того в затянувшемся, давящем безмолвии я, как и подобает зануде со стажем, все-таки выдержав паузу, осторожно начал разговор:
– Прости, Люда, но я так понимаю, что нас с тобой через реку Забвения Карп Тимофеевич уже перевез. Что дальше?
– Я не знаю, – ответила мне она, даже не повернув головы… в мою сторону.
Что ж, я мысленно поблагодарил вдову за лаконичность, а главное, честность ее ответа, после чего очередная мысль, на сей раз уже пронзившая мой колобковый мозг, как шило, заставила меня принять еще более статичное положение.
– А ведь Харон спать не будет, – еле шевеля мгновенно пересохшим языком, произнес я вслух на громком выдохе. – Сон-то ему ни к чему.
– Я не дура, – услышал по-прежнему спокойный и уверенный голос моей спутницы, – и не хуже тебя понимаю, что к чему. Значит, только судьба знает, что дальше.
