242
один из самых устойчивых в западной цивилизации мифов — о “благородном дикаре”.
В Америке эту роль, естественно, играют индейцы. Неофиты их языческих верований следуют старинным обрядам, поклоняются духам земли и воды, медитируют, участвуют в праздничных церемониях, совершают паломничества в священные места, ищут совета и руководства у шаманов. Теперь в каждом американском торговом центре можно найти магазинчик, торгующий индейскими амулетами, травами, книгами целителей, ритуальными изображениями, музыкальными записями и прочими артефактами, необходимыми для отправления языческих культов. Это движение распространяется со стремительностью, пугающей коренных американцев, которые считают, что белые пытаются вновь завладеть их — на этот раз духовным — достоянием.
В ряду тех же интимных перемен, меняющих западное самосознание, — одиозный мультикультурализм. Концепция, придавшая слову “культура” множественное число, вовсе не исчерпывается демагогической тактикой университетов, пытающихся впустить в академические программы обойденные меньшинства. Это вообще не столько программа действий, сколько констатация уже сложившейся ситуации: “благородные дикари” настолько завладели воображением Запада, что благородными дикарями стали мы сами.
Истинный плюрализм культур ведет не к насильственному их уравниванию, а к тому синтезу, который, собственно, и называется планетарной цивилизацией. Билет в нее Востоку оплачивает западная наука, а Западу — восточная мистика.
Новая синтетическая культура живет исключительно в настоящем времени, но само это время зыбко, подвижно, текуче, ибо оно постоянно создается из прошлого. История тут приобретает новый смысл. В ней мы ищем не урок на будущее, а материал для реконструкции на-
243
стоящего. История нужна нам, чтобы услышать, по выражению Шнитке, “единовременный аккорд” жизни.
Характерно, что главной машиной постиндустриальной цивилизации стал компьютер, чьим девизом могли бы стать слова Конфуция: “Я передаю, а не сочиняю”.
Сжимаясь под демографическим, геополитическим и коммуникационным давлением, постиндустриальное пространство проникает в сферы сознания. Информационная цивилизация нуждается не в материальных, а в духовных ресурсах. Объект ее экспансии — психика. Воображение — вот сфера ее активности. Удовлетворяя наши фантазии, она и сама питается ими.
Интересуясь преимущественно сознанием, эта культура заведомо эфемерна: она оставляет следы только в нашей душе. Неспособная пережить нас, она лишена интереса к непреходящему. Ей чужда фаустовская мечта об “остановленном мгновении”. Ее не соблазняет утопия застывшего в веках “золотого века”. Оставшись без будущего, мы обречены постоянно творить настоящее из прошлого.
