ХРОМОЕ ВРЕМЯ ИМПЕРИИ
"Ex oriente dies crimini"-
"День преступления грядёт с Востока ".
КВАДРАТУРА КРУГА I
Он уже давно понял, что максимы помогают выжить. "Помни о смерти – "memento mori"; "Господи, спасибо, что живём"… – не слова, а знаки жизни в самой ткани жизни, где реальность, вымысел и миф сплетены в строгие узоры событий, помогающие искусанному жизнью не успокаиваться ни на чем и даже в добром времени света и тьмы, хотя и кричать про добрый вечер, но не по человечьи, а как – то иначе, потому что всякое безобразие вносило в его бы-тие появление нового лица, которое было иным, чем то к какому он привык, и даже трогая губу, он иногда чувствовал, что у него из – под губы клык, ну как у Азазелло…
Наблюдая за своими мучителями по жизни в разные эпохи, проживающими за оргией оргию, имеющими и не только ванную и теплый клозет, он, приведенный на убой, наблюдал, как они сытые и упитанные с удовольствием хрустят его костями и наслаждаются его болью, а потом идут лапать баб, похотливо шлепая губами, пьют коньяк и закусывают ананасами в шампанском и только потом, как добропорядочные отцы семейств, отправляются воспитывать своих малолетних отпрысков и наставлять семейным навыкам жен.
Для кого – то, может быть, будет солнце съёживаться к вечеру и расширяться по утру, а для таких , как он из сжа-того горла храма будет звучать только похоронный марш. И только они, сидя на своих бесконечных собраниях, лжи-вых до самой макушки лысин, седин и покорных чубов, и только они, но уже другие, шаркающие на балах и приё-мах, откушивающие омаров и прочую снедь, будут кано-низировать своих падших героев и рассказывать своим блядям и детям о бесстрашных душах душителей им подобных, запечатлевших свой героизм смерти в предсмертном солнце времени от Египта с его тысячами пирамид до бесконечных , занесенных снегом, полей России. В чахлом палисаднике Урюпинска звезды также светят, как и в мировых столицах и так же, точно так же смотрят людям глаза в глаза. Но никому и никогда не удается уйти от своего счастья, – они все пронумерованы, и только несчастья грозным призраком бытия сторожат людей вместе и по одиночке. И все эти несчастья артачат толпу. Один заорал, потом второй и третий. И толпа, наваливаясь своей грудой на них малых и сирых, толпа огромная и злая пригибает их к земле, заставляет встать на четвереньки и лаять долгим, гавкающим страхом. А толпа радуется и в соём громоглас-ном "одобрямс! ", бежит закусывать или черной коркой, или подслащенной водой дармового компота в столовке, или бутербродами с красной икрой, селедкой и водкой в горсоветовском буфете, коли им там положено быть, как избранникам народа. И дней пегий снег покрывает дома, улицы, закоулки, превращая радость в обыденность, бара-банный бой сердец на фоне небесного золота в рай проле-тариата, у которого в коммуне остановка, где дуги радуги уже на быстролетных тройках – тачанках понесут их на небо живьём, там грудь пролетариата – медь литавр, а в жилах радость весна, поскольку уже вся дворянско – буржуазно – крестьянская сволочь втоптана в чернозем земли, по-тому как земле не рожать, а строить коммунизм, потому как весь пролетариат взят живым на Большую Медведицу, где и грудь его – медь литавр, пусть прокляты будут обыва-тели трижды, пуст четырежды славится благословенная Революция, а пальцы пролетариата всегды на горле мира. И в этом мареве гвалта Европа скройся, мельчаясь, а рабо-тяга грудью своей атлетической в работе мельчающей, в стельку пьян, готов к еде, других не надо им, – малы к обеду, где голод крышка и мерило всего пролетариатом дан.
