Старик с эспаньолкой крепко пожал доктору руку, сверкнул жёлтыми выпуклыми глазами, сказал хриплым баском:
— Cher maitre,[3] свидетельствую глубочайшее уважение. Давно желал, давно… А насчёт вашей дочери… Вы меня извините, не понимаю. Отказываюсь понимать. Простите, вам тяжело вспоминать, понимаю. Но… такой цветок, такая жестокость. Будь я на вашем месте, я не успокоился бы, пока не нашли негодяев, не привязали поясницей к дулу полевого орудия. Вы меня извините. А вы, говорят, ходатайствовали сами.
Доктор печально улыбнулся. Сказал, обращаясь больше к даме:
— Разве помогло бы мне это вернуть Джемму к жизни? Что же касается возмездия — вы можете верить мне на слово, — оно не коснулось бы настоящих виновников.
Смуглая дама в песцовом боа потрясла старика за лацкан.
— Papa! Как вам не стыдно? Око за око? Разве вы не член нашего общества? Что скажет полковник, что скажут братья?
Старик отмахнулся сердито:
— А ну тебя с твоим обществом, с братьями. Надоела мне эта комедия пуще… Вся в мать. Эта ваша британская закваска.
Плачущий вздрагивающий голос гонга вспыхнул в конце веранды. Коренастый крепыш в чесуче, с вывернутыми ногами, пропел сладким голосом:
— Леди и джентльмены! Возлюбленные братья и сестры! Позволю себе пригласить всех вас в зал заседаний.
Задвигались плетёные кресла, зашаркали ноги по циновкам. Стриженая седая дама с видом наседки, оберегающей цыплят, двинулась за смуглым мальчиком в туземном костюме. Рядом с ней выросла фигура в белом тюрбане, со сморщенным тёмно-коричневым лицом, с острыми огоньками спрятанных под складками кожи глаз.
Доктор предложил руку новой знакомой.
Её отец повлёк вперёд костлявую хозяйку, та поминутно обертывалась к доктору, с видом заговорщицы стягивала губы с жёлтых зубов.
* * *
Эту круглую комнату слишком громко назвали залом. Скорее на часовню, на капеллу смахивал её купол, её выложенные белым мрамором, стены с прямолинейным рисунком несложных орнаментов, с тонкими контурами позолоты.
Трудно было определить, как освещается капелла днём, — не было видно окон, быть может, они были замаскированы. Тот же матовый мягкий молочный свет, что был на веранде, вспыхнул под куполом в тот момент, как коренастый полковник в чесуче распахнул с видом церемониймейстера входные двери.
Долго рассаживались в креслах, низеньких, полукруглых, с твёрдым лакированным сиденьем, с подлокотниками того же белого дерева под политурой.
Сдвинуты кресла были концентрическими рядами, амфитеатром.
