— Час от часу не легче! — Ахнул прокурор. — Ты что мелешь, детка?! Тебе что, жить надоело? Знаешь, что за такое полагается по законам военного времени? Расстрел!
— Да, знаю. Я хочу умереть с ним.
И Олеська обняла плечи своего любимого. Не удержался и высказался конвоир.
— Вот дура баба!
Сказал свою реплику и прокурор.
— Что может быть между вами общего? Вы же дочь профессора Львовского университета, а этот ваш Михальчик — пастух безграмотный! Он вон, по-русски-то с трудом говорит!
— Я его люблю. И он меня тоже.
Прокурор махнул рукой.
— Ладно. Продолжайте.
Глава судейской тройки спросил:
— Вы подтверждаете свои показания, Олеся Коновалова? Вы и в самом деле убивали кого-то из Вороновых? — спросил судья.
— Да, старуху, младенца и этого парня на кровати.
Судья поморщился.
— Ну что ж. Никто вас за язык не тянул. Приговор мы огласим через полчаса.
Спустя полчаса в том же зале судья монотонно зачитывал приговор.
— … По закону военного времени приговорить обоих к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.
Еще через пятнадцать минут они стояли у стены во дворе комендатуры и целовались, жадно, ненасытно, до перехвата дыхания.
— Я не жалею ни о чем, коханая моя. Я ради тебя…
— И я, и я, любимый ты мой…
Вскоре рабочие, шедшие на завод на вторую смену, услышали из-за забора комендатуры длинную, грохочущую очередь. Никто не понял, что произошло, взрывы и выстрелы в Кривове звучали часто, рядом и полигон, да и в самом заводе была так называемая подрывная площадка. Так что этими звуками кривовцев было не испугать. Только к вечеру из ворот комендатуры выехала телега. На ней было что-то не очень объемное, прикрытое старым брезентом. И только когда дунул ветер, он чуть задрал тряпку, и одинокий прохожий увидел две пары босых, не очень чистых ног.
В это время в изоляторе КПЗ женщина непонятного возраста с суровым лицом нянчила заходящую криком дочку расстрелянной парочки.
— Ну-ну, что ты так кричишь, тебя уже ведь покормили сегодня?
— Акимовна, а дети ведь не один раз в день едят, а каждые два часа, — ехидно заметила одна из её соседок.
— А я откуда знаю? Я их никогда не рожала и не нянчила. Дай-ка еще рожок.
Она сунула в рот девчонки марлю с нажеванным хлебом, и та, почувствовав, что это пища, жадно начала сосать эту искусственную грудь. Акимовна этот энтузиазм одобрила.
— Ишь ты, как старается, как наяривает. Здоровая девка, активная. Заберу, я, наверное, ее себе, пусть у меня растет.
