На лежащих там старых письмах, адресованных Хризантеме, я уже узнаю два иероглифа, обозначающие ее имя: «Кику-сан» (Хризантема госпожа). А когда я начинаю ее расспрашивать, она отвечает мне по-японски с видом серьезной женщины: «Дорогой, это письма от моих подруг».
Ох уж эти Хризантемины подруги! Ну и физиономии же у них! В той же шкатулке лежат их портреты; фотографии, наклеенные на визитные карточки, на обороте которых стоит имя Уэно, славного фотографа города Нагасаки: малышки словно рождены для того, чтобы мило позировать на фоне пейзажей, как на веерах, да еще постараться держаться как можно лучше, когда их затылок прижмут к подголовнику, сказав: «А теперь не двигаться!»
Забавно было бы почитать эти письма подружек — а особенно те, что писала в ответ моя мусме…
10 августа
Сегодня весь вечер льет дождь; темно и беспросветно. Около десяти, возвращаясь из одной модной чайной, где мы часто проводим время, мы с Ивом и Хризантемой подходим к знакомому углу главной улицы, к повороту, за которым кончаются огни и городской шум и начинаются темные лесенки и крутые тропинки, ведущие к нам в Дью-дзен-дзи.
Там, прежде чем начать подниматься, надо сначала купить фонарь у старой торговки, прозванной госпожой Чистюлей,[49] у которой мы — постоянные клиенты. Этих бумажных фонариков, неизменно разукрашенных ночными бабочками или летучими мышами, у нас идет немыслимое количество. В лавке их не сосчитать, они гроздьями висят на потолке, и старуха, завидев нас, лезет за ними на стол. Наши обычные цвета — серый и красный; госпожа Чистюля это знает и на зеленые и синие фонари не обращает внимания. Но отцепить один фонарик всегда бывает очень трудно, потому что палочки, за которые их держат, и ниточки, которыми они привязаны, путаются между собой. Более чем красноречивыми жестами госпожа Чистюля показывает, сколь сильно она сожалеет, что ей приходится вот так злоупотреблять нашим драгоценным временем: ох! если бы все зависело только от нее!.. Но эти перепутанные штуковины совершенно не умеют с уважением относиться к достоинству почтенных особ. Все это сопровождается множеством ужимок, она даже считает своим долгом грозить кулаком нераспутывающимся ниточкам, имеющим наглость нас задерживать. Ладно, эти уловки мы уже знаем наизусть. Это выводит из терпения не только старую даму, но и нас тоже. Засыпающую Хризантему охватывает приступ зевоты, и она начинает зевать подряд, как кошка, даже не давая себе труда прикрывать рот рукой. Ее личико вытягивается при мысли о крутом подъеме, который сейчас придется преодолевать под проливным дождем.
