Очаровательная теща — настоящая светская дама; малышки-свояченицы, малышки-кузины и еще молоденькие тетушки.
У меня даже есть бедный родственник — дзин. В этом мне признались не без колебаний; но когда нас представляли друг другу, мы заулыбались как старые знакомые — это был 415-й номер!
Над этим бедным 415-м номером потешаются мои друзья по судну, особенно один, меньше чем кто-либо имеющий на это право, — малыш Шарль N***, у которого самого теща была то ли консьержкой,[35] то ли чем-то в этом роде, у входа в пагоду.
Я же, наоборот, особенно ценю этого родственника, так как очень высоко ставлю проворство и силу.
К тому же его ноги — лучшие в Нагасаки, и каждый раз, когда мне надо срочно куда-нибудь поехать, я прошу госпожу Сливу послать вниз, на стоянку дзинов, за моим кузеном.
Сегодня, в полуденный зной, я неожиданно заявился в Дью-дзен-дзи. Внизу у лестницы валялись деревянные башмаки Хризантемы и ее сандалии из лакированной кожи.
У нас наверху все было открыто, с солнечной стороны опущены бамбуковые шторы; сквозь них легко проходил теплый воздух и золотистый свет. На этот раз в наши бронзовые вазы Хризантема поставила лотосы, и, едва я вошел, мой взгляд сразу же упал на эти большие розовые чаши.
Она, по своему обыкновению, спала после обеда, лежа на полу.
…Какая необычная форма всегда у этих букетов, сделанных Хризантемой: что-то трудноопределимое, какая-то чисто японская стройность, витиеватое изящество, которого мы никогда бы не могли достичь.
Она спала на циновках, лежа на животе, ее высокая прическа и черепаховые шпильки холмиком возвышались над лежащим телом. Маленький шлейф ее туники, как хвост, продолжал ее хрупкую фигурку. Вытянутые вперед руки были сложены крестообразно, рукава разметались, как крылья, — а рядом лежала ее длинная гитара.
Она была похожа на мертвую фею. А еще напоминала большую синюю стрекозу, упавшую сюда и пригвожденную к этому месту.
Госпожа Слива, поднявшаяся следом за мной, как всегда подобострастная и угодливая, принялась жестами выражать свое возмущение, увидев, как беспечно встречает Хризантема своего хозяина и господина, и ринулась будить ее.
— Ради Бога, не надо, добрая госпожа Слива! Если б вы знали, насколько больше она мне нравится такой!
Обувь я, по обыкновению, оставил внизу, рядом с маленькими башмачками и маленькими сандалиями; тихонько, на цыпочках, я прошел через комнату и сел на веранде.
Как жаль, что Хризантема не может спать все время: так она замечательно дополняет декорацию и, по крайней мере, не нагоняет на меня скуку. Как знать, быть может, если бы я мог лучше понимать, что творится в ее головке и в ее душе… Но вот ведь любопытно, с тех пор как я живу с ней, вместо того чтобы продвинуться в изучении японского языка, я совсем забросил его, почувствовав всю невозможность когда-либо им заинтересоваться…
