Ровно через три четверти часа я вернулся. Рене все еще сидел в вестибюле. С удивлением он показал мне газету, которую читал. Сразу после моего ухода он открыл рубрику новостей из Ватикана, где сообщалось о моем визите к Папе. В ящике, который я нес, лежал портрет Гала в образе Мадонны Порт Льигата, который я показывал Папе Римскому.
Но Рене Клер еще не знал, что среди трехсот пятидесяти причин моего визита к Папе была причина номер один — необходимость получить высочайшее разрешение на венчание с Гала в церкви. Это было достаточно сложно, ибо ее первый муж, Поль Элюар, был еще, к всеобщей радости, жив.
Вчера, 9 сентября, я проконтролировал резервы моего гения, чтобы понять, увеличились ли они, ведь цифра "девять" — последний куб в гиперкубе. Все шло, как было задумано А сегодня я получил письмо, в котором меня уведомляли о том, что в одном из американских коллекторов обнаружена книга "Покорение иррационального", которую я подарил Адольфу Гитлеру с моим автографом в виде креста вместо посвящения. С этого момента у меня появились основания верить, что я могу вернуть свой магический талисман, который заставил Гитлера потерпеть поражение в самом конце войны, проиграв последнее сражение. Более того, разве не отвел я с помощью божественных ухищрений открытую угрозу сумасшествия, достигшего кульминации в философском, эйфорическом сне о взрывающемся лебеде?
Вчера меня посетил король, и я твердо решил жениться на моей прекрасной Елене-Гала, чтобы еще раз обмануть Рене Клера, который был добрым символом вольтерианского Сен-Трапеза.
Нынешний куб номер девять, олицетворяющий мою жизненную силу гораздо мощнее "девятки" прошлого года. Сравнивая их, я уже не думаю ни о короле, ни о войне. Было просто больше отваги Вместо Рене Клера существует имя, которое запрещено упоминать, оканчивающееся на "oie" (гусь).
Порт Льигат, 9 мая
Проснувшись, я чмокнул Гала в ухо, почувствовав кончиком языка толщину маленькой выпуклости родинки на мочке. В этот момент я вспомнил о Пикассо. О Пикассо — самом живом из всех людей, которых я когда-либо знал, у которого на мочке левого уха тоже была родинка. Эта отметина, скорее оливковая, чем густо-золотая и чуть-чуть выступающая, — точно такая же, что и у моей дорогой Гала. Она, видимо, замышлялась как ее точная копия. Часто когда я вспоминаю о Пикассо, я поглаживаю эту легкую выпуклость в уголке левого уха Гала. А это случается нередко, ибо Пикассо — человек, о котором я думаю, после моего отца, чаще всего. Оба они — отец и Пикассо — в большей или меньшей мере были для меня олицетворением Вильгельма Телля. Против их авторитета я уже в ранней юности решительно поднял героический бунт.
