Нужно вернуться к серебряной окиси и оливково-зеленому благородству Веласкеса и Сурбарана, к реализму и мистицизму, к которым мы должны приобщиться, дабы уподобиться им по значимости. Трансцендентная реальность должна быть интегрирована в некую чистую реальность. И это уже предполагает присутствие Бога, который и есть единственная высшая реальность.
Эта далиниевская попытка рационализации мира робка и — правда, не вполне осмысленно — была сделана в иллюстрациях журнала "Минотавр". Пикассо попросил издателя Скира поручить мне иллюстрировать "Les Chants de Maldoror".Гала устроила ленч для Скира и Бретона. Однако не будем говорить о несчастливой судьбе "Минотавра", который пасется теперь на материалистических полях Вервэ.
В двух случаях я лицемерно обсуждал с Бретоном мою будущую религию. Он не понимал меня. Я перестал убеждать. Мы стали все хуже понимать друг друга. Когда Бретон приехал в Нью-Йорк в 1940 году, я позвонил ему в день приезда поприветствовать его и договориться о встрече: мы договорились встретиться на следующий день. Я упомянул о новой платформе для наших идей. Мы должны были начать новое большое мистическое движение, призванное развить наш сюрреалистический опыт и раз и навсегда отделить его от материализма. Но в тот же вечер друзья сказали мне, что Бретон вновь оклеветал меня, назвав поклонником Гитлера. Это была опасная ложь. С тех пор мы больше не встречались.
Однако благодаря своей точной, как счетчик Гейгера, врожденной интуиции я понимаю, что Бретон был мне близок.
Его интеллектуальная активность, невзирая на внешние проявления, была чрезвычайно ценна и отсутствовала у экзистенциалистов, несмотря на их быстротечные театральные успехи.
С тех пор, как сорвалась моя последняя встреча с Бретоном, сюрреализм перестал существовать. Когда на следующий день корреспондент крупной газеты попросил меня дать определение сюрреализма, я ответил: "Сюрреализм — это я". Я так и думаю, ибо только я последовательно осуществлял его идеи. Я ни от чего не отрекаюсь, напротив, я подтверждаю, что сублимирую, иерархизирую, рационализирую, дематериализую, одушевляю все. Мой нынешний ядерный мистицизм — в значительной степени продукт, инспирированный Святым Духом, демоническими и сюрреалистическими экспериментами первой половины моей жизни.
Дотошный Бретон составил мстительную анаграмму на мое прекрасное имя, трансформировав его в "Avida Dollars". Хотя это не шедевр великого поэта, однако в контексте моей жизни, признаться, он довольно удачно отвечал тогдашним моим амбициям. Действительно, Гитлер умер в вагнеровском духе — в Берлине, на руках Евы Браун. Услышав эту новость, я подумал: Сальвадор Дали станет величайшей куртизанкой своего времени. Так и было. После смерти Гитлера началась новая мистическая и религиозная эра, которая поглотила все идеологии. Современное искусство, пропыленное наследие материализма, полученное от Французской революции, противостояли мне последние десять лет. Я обязан писать хорошо, ибо мой атомистический мистицизм сможет лишь тогда одержать победу, когда обретет прекрасную форму.
