Вечер кончился. Толпа густым потоком повалила к выходу.
Осокин спускался в толпе по лестнице. Вдруг наверху, около перил, какой-то молодой, сильный мужской голос крикнул на всю лестницу:
– Осо-окин!.. Ура!
Словно искра пробежала по всей веренице; раздался взрыв оглушительных рукоплесканий.
– Осо-окин!.. Осокин!..
Осокин, бледный и растерянный, остановился на площадке лестницы. Со всех сторон кричали:
– Спасибо!.. Спасибо вам!
Закусив губу и тяжело дыша, он молча смотрел на рукоплескавших и слушал обращенные к нему крики.
Рукоплескания становились гуще, сильнее и настойчивее. Толпа, спускавшаяся с площадки дальше по лестнице, остановилась и оборотилась к Осокину, загораживая ему дорогу. Все как будто ждали, чтоб Осокин сказал что-нибудь.
Осокин все больше бледнел и молча, не кланяясь, смотрел на кричавших. Что ему было сказать? Он знал, что в таких случаях следовало говорить; дрожащим от волнения голосом он должен был объявить, что эта минута – лучшая в его жизни, что она составляет самую высшую награду за его труд. Но Осокин чувствовал, напротив, что эта минута – нечто ужасное, что она болезненно-ярко осветила перед ним все те сомнения и колебания, которые давно уже нарастали в душе.
Глаза его блеснули. Он вскочил на подоконник и стал говорить.
– Шш-шш-шш!.. – нетерпеливо понеслось по лестнице. Вокруг стихло.
– Господа!.. – начал Осокин, задыхаясь. – Я вижу, я всем вам очень чем-то угодил. Мне хотелось бы выяснить, чем именно заслужил я те восторги и овации, которыми вы сегодня так щедро осыпали меня… Идет великая рать бойцов на великое освободительное дело. Я – рядовой этой рати, ну, может быть, один из ее… барабанщиков, что ли? Но разве такие почести, какие вы сегодня воздали мне, выпадают на долю простым барабанщикам? Нет, дело тут в чем-то другом… За что же вы благодарите меня? За "чудные звуки", за наслаждение, которое я даю вам своими… "прелестными произведениями"? В таком случае, господа, вы ошиблись адресом. Идите к тем, для кого эти "чудные звуки" составляют цель и высшую правду; для меня же они – высшая ложь, самое ужасное проклятие искусства, и благодарить меня за доставляемое наслаждение – это злая насмешка или обидное признание моего бессилия. Я вовсе не хотел доставлять вам наслаждение, – я хотел вас мучить, терзать… Но нет, вы и не скажете, что благодарите меня за доставляемое наслаждение – по крайней мере большинство из вас. Вы благодарите меня, конечно, за те "чувства добрые", которые я пробудил в вас великою силою искусства.
