– А вот Елизавета Алексеевна ведь тоже работает.
– Елизавета Алексеевна не тебе чета.
– Так позволь мне хоть в воскресную школу с нею ходить: я еле писать умею. Ум никогда не помешает.
– Тебе ум будет только мешать, – сердито сказал Андрей Иванович.
– Ум никогда никому не может мешать, – упрямо возразила Александра Михайловна.
– Саша, ну я, наконец… прошу! – грозно и выразительно произнес Андрей Иванович. – Замолчи, ради бога! Что-то ты уж и теперь больно умна стала.
Александра Михайловна заволновалась и быстро заговорила:
– А вон прошлое воскресенье ты весь день с каким-то оборванцем пропутался. По всему видно – жулик, ночлежник, а ты ему пальто отдал.
Андрей Иванович с презрением следил за логическими скачками Александры Михайловны.
– "Жулик"! Который человек беден, тот и называется жулик. А пальто мне не нужно, потому что у меня другое есть, новое.
– Можно было татарину продать; полтора рубля дал бы, а то и два. Нам деньги самим нужны.
– Ты все ценишь на деньги. Деньги – вздор, хлам! Ты говоришь о деньгах, а я говорю о человеке, о честности. Ты одно, а я другое. Он – бывший переплетчик, значит мой товарищ, а товарищу я всегда отдам последнее.
– Он все равно пропьет пальто.
– Это тебе неизвестно. Мы только с тобою – хорошие люди, а все остальные – жулики, дрянь!
– Ты вот все разным оборванцам отдаешь…
Андрей Иванович грозно крикнул:
– Да замолчишь ли ты, наконец?! Чучело!
– Работать ты мне не позволяешь, а сам о нас не заботишься. Смотри, – у ребенка совсем калоши продырявились, а погода мокрая, тает; шубенка вся в лохмотьях, как у нищей; стыдно на двор выпустить девочку.
Андрей Иванович положил нож, скрестил руки на груди и стал слушать Александру Михайловну.
– Тогда бы ты уж должен больше о нас заботиться… На черный день у нас ничего нету. Вон, когда ты у Гебгарда разбил хозяйской кошке голову, сколько ты? – всего два месяца пробыл без работы, и то чуть мы с голоду не перемерли. Заболеешь ты, помрешь, – что мы станем делать? Мне что, мне-то все равно, а за что Зине пропадать? Ты только о своем удовольствии думаешь, а до нас тебе дела нет. Товарищу ты последний двугривенный отдашь, а мы хоть по миру иди; тебе все равно!
Александра Михайловна вдруг оборвала себя. Андрей Иванович смотрел тяжелым, неподвижным взглядом, в его зрачках горело то дикое бешенство, перед которым Александра Михайловна всегда испытывала прямо суеверный ужас.
– Я тебе говорю, чтобы ты мне никогда не смела говорить того, что ты мне сейчас сказала, – сдавленным голосом произнес Андрей Иванович. – Я это запрещаю тебе!!! – вдруг рявкнул он и бешено ударил кулаком по столу. – Погань ты этакая! От чьих трудов ты такая гладкая и румяная стала? Я для вас надрываюсь над работою, а ты решаешься сказать, что я о вас не думаю, что мне все равно?
