Спустя несколько дней, когда улеглась смута, к кузнице прискакал староста с двумя холопами.
– Где возмутитель? Куда спрятал внука? – натужно закричал староста и ткнул носком сапога в лицо старика.
Холопы спрыгнули наземь, подняли Шубу, из носа его тонкой струйкой текла кровь, застывала в реденькой бороде.
– Отвечай!
– Он там, – кивнул головой Шуба в сторону степи – его увели печенеги… заарканили и увели.
– Лжешь, старый пес! Куда упрятал разбойника? Он – разбойник, он – тать, знаешь ли ты это?.. Он поднял руку на господина, подлый холоп, раб!.. Куда девал его, отвечай!
– Увели его совсем, – твердо отвечал Шуба.
Пока староста ругался, брызгал слюной, холопы шарили по кустам у болота. Низко над вербами полетел вспугнутый аист, шелестя травою, опустился где-то рядом.
– Нет нигде его! Все обыскали… вот только доска резная, – робко доложил один из холопов.
– Бросьте ее к лешему! Или нет, на плечи ее старикашке! Пусть несет! – бесился староста.
– Подохнет он, – заметил холоп.
– Молчать! Пусть подохнет, старый колдун… И кузнец, и резчик по дереву, и траву-мураву собирает, на зуб пробует… Не может столько знать человек, он – колдун!.. Неси, старый!
– Понесу, понесу, – заторопился тот, выбирая ногами место поустойчивее.
– Ах, утек, гнусный возмутитель. Это он первый шапку бросил! Поймаю – не пощажу! Всех из шкур вытряхну! Раздавлю, как клюкву! Свинцом залью, косточки обглодаю! Уморю! Грязные псы!
Староста повернул мечущегося коня и ускакал.
– Ну же, старик, шевелись, – проворчал холоп, – слышишь?
– Слышу! Спасибо вам, люди…
– За что же? – нахмурился тот.
– За то, что в труде помереть даете.
Согнувшись в три погибели, шатаясь, походя издали на раненую птицу с распахнутыми крыльями, старый умелец потащился к селению.
Доброгаст ничего об этом не знал. Он был уже далеко на пути к Киеву.
По степи пышно поднялась молодая, хрустящая под ногами зелень, ярко расцветилась горячими цветочными садками – водила хоровод весна, бросала на землю пестрые платки.
Поросшая желтыми мальвами дорога бесконечно вилась вокруг частых холмов. Навстречу катились зеленые травяные волны, всплескивалась синяя живокость и одинокий мак, наплывали поляны отцветающей сон-травы. Распластав огромные крылья, ленивый в движениях, парил орел, перепела ныряли в зеленя, пробиралась боязливая дрофа. Там, где земля дружилась с небом, сверкающими, обманчивыми озерами растекалось дрожащее марево. Легкими золотистыми облачками летела оттуда пахучая цветочная пыль. Зычный клекот пернатого хищника, время от времени раздававшийся в воздухе, да извечный шум травы не нарушали дремотной тишины. Если налетал ветер покрепче – взвивались голосистые жаворонки, цветущий качим пробовал сорваться с корня. Не было конца буйнотравью! Изредка попадался заросший чертополохом каменный болван, облепленный какими-то красно-черными козявками, вылезшими на солнце, или изношенный лапоть неведомого путника, нашедший приют под васильками. Все сонно, и дико, и пусто…
