– Не совсем так.
– Да будет вам… Не был я ее любовником. Можете мне поверить. Я ее просто любил… Любил с самого первого дня нашего знакомства.
– И пользовались взаимностью?
– Нет. Теперь могу точно сказать – нет.
– Почему?
– Я с женой развелся. Родной сын стал чужим… по моей вине. В мои-то годы по общежитиям стенки тру. Квартиру жене оставил, машину, барахло… пропади оно пропадом! Не подумайте, что жалко, нет. Просто констатирую факт. Не знаю, поймете ли. Все из-за нее… Замуж обещала. Договорились, чтобы все по закону… Финал вам известен – ушла, ни слова, ни полслова… Уеду я отсюда. Вот, – показал на бумажный листок, – заявление буду писать.
– А если ее нет в живых? Такой вариант имеет место в ваших умозаключениях?
– Тогда тем более уеду. Просто не смогу здесь жить. Да только я вам уже говорил: жива она, уверен.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Не знаю. Вот здесь, – прикоснулся к груди, – только горечь. Горечь разбитых надежд. А боли, той самой, которая нестерпима, когда теряешь близкого, любимого человека, нет. Нет!
– Но что же, дай бог, как говорится… Возвратимся в мир неприятных реалий. В каких отношениях вы с Осташным?
– А… Вам и это известно… – Юрков в который раз зашарил по карманам. – Вот голова садовая, забыл в кабинете… Нормальные отношения. По крайней мере, с моей стороны. И вообще я к сплетням не прислушиваюсь.
– Ну а как вам Рябцев?
– Что, и этого… прилепили? – удивился Юрков. – Ну знаете ли! Это уж слишком. Рябцев – темная лошадка. Сколько будешь погонять, столько и въедешь. Но чтобы… Не-ет, исключено.
– Я не в том смысле… Вы меня неправильно поняли. Насколько мне известно, в тарном цехе считалось правилом оплачивать сверхурочные работы из какого-то "премиального фонда". И по моим данным этим занимался лично Рябцев. Вам что-нибудь об этом известно?
Какая-то неуловимая перемена произошла в Юркове. Исчезла вялость и отрешенность, черты лица жестче, взгляд заострился. Неторопливо пригладив густые короткие волосы цвета созревшей пшеницы, Юрков ответил:
– Нет.
Его курносое круглое лицо вдруг покрылось неярким румянцем, большие голубые глаза спрятались в тенях длинных, словно выгоревших на солнцепеке ресниц.
– Подумайте, Петр Петрович. Это, представьте себе, очень серьезно.
– Я уже сказал – об этом ничего не знаю.
– Что ж, на нет и суда нет… Вспомните, пожалуйста, среди знакомых Басаргиной вам не встречались… – Калашников постарался как можно точнее обрисовать тех двух мужчин, о которых рассказывала Терехина.
