– Хочешь туда? – по-свойски и негромко спросил его Глеб.
Сам он даже не притрагивался ни к пище, ни к питью, искренне веря в давно проверенную примету – соблюдать строгий пост до тех пор, пока дело не будет сделано.
Романтик посмотрел на него пустоватым взором.
– Нет, не хочу.
– Почему?
Шутов даже есть перестал и насторожился.
– Когда поднимешься на самую высокую гору, – философски произнес Алан, – становится некуда устремлять свой взор. И приходится смотреть или на звезды, или вниз. Но звезды недосягаемы, а внизу уже не интересно. К тому же вниз можно только скатываться...
Барду шел тридцать первый год, и однажды он пожаловался, что по возрасту он давно перерос свое дело, коим занимается, и надо искать что-то новое. Или хотя бы поменять имидж, избавиться от своего собственного образа – например, остричь белокурые космы истинного арийца, побрить голову и вместо пестрых, сшитых на заказ одежд и рваных джинсов носить кожу. Ну или просто сделать нормальную стрижку и надеть пиджак.
– Не лучше ли сразу назад, в рудник? – с издевкой предложил Глеб. – Шпуры бурить.
– Можно и назад, – согласился тот. – Или на Распадскую шахту. Там у меня брат родной. А потом, Междуреченск – самый красивый и чистый город на свете. Там и люди такие же, красивые и чистые...
Балащук взял его за гриву, подтянул и спросил:
– Знаешь, сколько я в тебя денег вложил? За всю жизнь не отработаете, вместе с братом.
Бард отнял у него свои волосы и с упрямством, которое нравилось Глебу, проговорил:
– Все равно наступит час, когда придется все поменять. И песни в том числе. Случится это скоро, я чувствую.
Опекавший Алана и финансирующий концертную программу Балащук запрещал ему что-либо делать со своей внешностью, ибо выпустил уже не один диск с экстравагантным портретом музыканта и намеревался сотворить из него бренд, пригодный для торговой марки. В облике барда требовалась подчеркнутая нордическая грубоватость, сила и решимость, которые особенно нравились женщинам. Алан почти соответствовал сотворенному Балащуком образу викинга, за исключением одной неисправимой детали – кистей рук. Узкая тонкая ладонь, длинные пальцы музыканта скорее напоминали женские ручки, чем могучие лапы варяга, способные держать одинаково уверенно гриф гитары и меч.
Прямо или косвенно, однако всегда ненавязчиво, Глеба укоряли, что от вида и поведения его протеже попахивает расизмом, национализмом и даже фашизмом, поскольку находили в орнаментах его одежды замаскированные свастики. А именно такой реакции он и ожидал, ибо толк в этом знал, и знал, что успех торговой марки обеспечен, когда содержит в себе некий вызов общепринятому мнению, перчик, привлекающий вкус потребителя своей остротой.
