— Очень верно говорите. Каждый день — целая морока. Собачья жизнь. Иногда до того тоска возьмет… — причитания горемычного сиротки.
— Мы ведь решили без задушевности. Мне нужно официально записать, на какие средства вы существовали. Охарактеризовать, так сказать, ваш модус вивенди.
— Модус чего?
— Образ жизни.
— Официально? Ну, официально запишите так, — он продиктовал: — Существовал на различные случайные заработки, не носящие преступного характера. — И пояснил свою юридическую грамотность: — С культурными людьми сижу, всему научат.
— Насчет случайных заработков подробнее.
— Кому чемодан донесешь, кому огород вскопаешь, дров наколешь. Иной раз у бабы переночуешь — на дорогу троячок сунет.
— На это не просуществуешь.
— Иногда попутчик накормит. А то еще промысел: поезд пришел, ставят его в тупик. Бутылки соберешь по вагонам — и порядок. Статьи за это нет, а харчи есть.
— Охота вам лапти плести?
— Лапти?
— В смысле — языком.
Еще частичка туда же, в осадок.
— А-а, языком… Ваше дело проверить. Может, я правду говорю, почем вы знаете?
— В каких городах за последние годы побывали?
— Разве вспомнишь! Еду, бывало, а тут контролер идет или из окна вид красивый. Слезаю. Так тебя жизнь несет и несет. Вчера пальмы, завтра снег. А запоминать — сами подумайте — на кой черт мне запоминать, я не турист какой-нибудь.
Это уж верно.
— Откуда вы попали в Москву?
— Откуда? Издалека.
Что-то поразило Знаменского. Мелькнуло: первое слово, которое сказано своим, настоящим голосом.
— Поточнее, пожалуйста.
— Ах, гражданин следователь, мир велик.
— Мир-то велик, а в Москву-то зачем?
— Видно, судьба. Почитай, с детства мечтал увидеть.
Опять же своим, настоящим голосом.
Будь у Знаменского загривок, на нем враждебно взъерошилась бы шерсть. Он не знал, почему благодушные нотки в ответе сработали именно так, но пахнуло резко чужим, чуждым. Мечтал увидеть… он мечтал увидеть…
— Белокаменную? — неожиданно для себя тихо и медленно произнес Знаменский.
Хлоп! — глаза провалились куда-то внутрь, на месте их между веками были равнодушные стеклянные шарики, и человек бормотнул скороговоркой:
— Ну да, столицу нашей Родины.
Вошел Томин, Знаменский очнулся, обнаружил себя в нелепой позе: почти лежащим грудью на столе с вытянутой в сторону допрашиваемого шеей… что за наваждение! Выпрямился, принял достойный вид, но с загривком сладить не мог, там по-прежнему шевелилось и дыбилось. Чем-то требуется элементарным продолжить для успокоения.
