— Не укладывается он в рамки вора. Даю голову на отсечение, он понимает, что значит «модус вивенди», понимает, что «амнезия» — потеря памяти. И не слышал песни «Расскажи, расскажи, бродяга». Что такое рядовой бомж? Тупой, опустившийся пьянчуга. А Федотов? Весь собран в кулак! Вспомни, как он уклонялся от обострения темы. Как не давал сократить дистанцию. Для той вульгарной игры, которая шла, его броски и пируэты слишком выверены.
— Преувеличиваешь, Паша.
Знаменский взял из шкафа книгу, выбрал страницу, сунул Томину.
— Читай, я засеку время.
— Лучше ты, я малограмотный.
— Читай, говорят.
Томин прочел.
— Пятьдесят три секунды, — констатировал Знаменский. — Против его сорока… У нас с ним на уровне подкидного, а он держится, как преферансист. В свете вышеизложенного что собираешься делать?
— Пойти ужинать наконец. Потом посмотреть по Интервидению матч с югославами. И потом спать, — он направился к двери. — Завтра пошевелюсь: получу в Бутырке описание его личных вещей. Спрошу, не было ли передач. Кстати, та камерная драка занесена в его карточку, можешь ее упомянуть.
Завтра воскресенье, но Саша пошевелится. Не имей сто рублей…
— Слушай, обязательно список книг, которые выдавала Петрову-Федотову библиотека. И позвони в Первомайский. Пусть там проверят, не присылал ли каких-нибудь матери переводов, посылок, заказных писем. Словом, то, что на почте регистрируется.
— Это все просто. А вот хвосты… Мать честная! Утону я в старых сводках. Утону и не выплыву! Идешь?
В городе стояла весна. Праздничная, неповторимая.
Всю зиму валил снег. Только его сгребут и сложат высокими хребтами вдоль тротуаров, только начнут возить в Москва-реку, а он снова сыплет и за ночь иногда совершенно сровняет мостовую с тротуарами, и люди полдня ходят по улицам гуськом — где протоптаны тропинки. Только начнет желтеть и грязниться — снова летит и устилает все ослепительным слоем.
И вот после всех метелей пришла весна света. Солнце подымалось на чистом небе, разгоралось, с крыш начинали потихоньку тянуться сосульки, а тротуары странно курились и местами высыхали, не родив ни одного ручейка. Держалось безветрие. Вокруг сугробов потело, они слегка оседали, но сохраняли зимний вид. Только там, где их раскидывали под колеса машин, быстро превращались в серую кашу и сочились водой.
И каждый вечер строго после захода солнца — будто нарочно для того, чтобы не отнять ни единой краски у весеннего дня, — наползали тучи и отвесно сеяли снежные блестки. Каждое утро пахло весной, каждый вечер — свежим снегом.
