(Сегодня утром я сказал ему:
– Пойдешь со мной. Будешь говорить перед Комовым и Горбовским.
– Зачем? - Ошарашенно спросил он.
– А ты что, воображаешь, что мы обойдемся без Мирового совета?
– Но почему я?
– Потому что я уже говорил. Теперь твоя очередь.
– Хорошо, - произнес он, поджимая губы.
Он был боец, Тойво Глумов. Он никогда не отступал. Его можно было только отбросить.) И вот его отбросили. Я наблюдал за ним из угла.
Некоторое время он сидел недвижимо, потом бездумно полистал разложенные на низком столике ментосхемы, испещренные разноцветными пометками врачей. Потом он поднялся и стал ходить по темной комнате из угла в угол, заложив руки за спину.
В доме царила непроницаемая тишина. Ни голосов не было слышно из спальни, ни шума леса из-за плотно зашторенных окон. Он не слышал даже собственных шагов.
Гостинная у Леонида Андреевича обставлена была по-спартански. Торшер (абажур явно самодельный), большой диван под ним и низенький столик. В дальнем углу - несколько седалищ явно неземного производства и предназначенные для явно неземных задов. В другом углу - то ли экзотическое растение какое-то, то ли древняя вешалка для шляп. Вот и вся меблировка. И - картинки в прозрачных обоймах, и самая большая - с альбомный лист.
Тойво подошел и стал их рассматривать. Акварельки. Гуашь. Стило. Маленькие домики и рядом большие девочки, которым сосны по колено. Собаки (или голованы?). Слон. Тахорг. Какое-то космическое сооружение - то ли фантастический звездолет, то ли ангар… Тойво вздохнул и вернулся на диван. Я пристально следил за ним.
У него были слезы на глазах. Он уже не думал больше о проигранном бое. Там, за дверью, умирал Горбовский - умирала эпоха, умирала живая легенда. Звездолетчик. Десантник. Открыватель цивилизаций. Создатель большого КОМКОНа. Член Мирового совета. Дедушка Горбовский… Прежде всего - дедушка Горбовский. Именно - дедушка Горбовский. Он был как из сказки: всегда добр и поэтому всегда прав. Такая была его эпоха, что доброта всегда побеждала. «Из всех возможных решений выбирай самое доброе». Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое прогрессивное и уж, конечно, не самое эффективное - самое доброе! Он никогда не говорил этих слов, и он очень ехидно прохаживался на счет тех своих биографов, которые приписывали ему эти слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако вся суть его жизни - именно в этих словах. И конечно же, слова эти - не рецепт, не каждому дано быть добрым, это такой же талант, как музыкальный слух или ясновидение, только более редкий. И плакать хотелось, потому что умирал самый добрый из людей. И на камне будет высечено: «Он был самый добрый»…
