– Вот именно, лорд.
Голос у Паушева был ласковым и предельно ехидным.
– Мы все время ломились не в ту дверь. Бараний эффект. Одного барана кидают за борт, остальные бараны совершенно добровольно, из солидарности, не моргнув глазом, следуют за ним.
Самарский нахмурился.
– Кого ты считаешь бараном?
– Сейчас это неважно. Он уже за бортом. Нужно спасать стадо. Так вот, вы, то есть мы, до сегодняшнего дня думали, что ищем способ массу превратить в энергию. А это в земных условиях - чушь!
– То есть?…
Паушев вдруг запнулся. Его глаза скосились в сторону, он прислушался. Тихонько подойдя к двери, он приложил к ней ухо. Лицо его застыло.
– Ты что? - спросил его Самарский. Семен виновато улыбнулся.
– Сашенька, прости, но я тебе больше ничего не скажу…
Самарский вытаращил глаза. С ума он сошел, что ли? Семен продолжал виновато улыбаться, а его руки лихорадочно собирали со стола бумаги.
– Видишь ли, Саша, я не могу… Не могу тебе ничего рассказать. Дело в том… Да ты и сам знаешь… У нас в институте…
Самарский начал догадываться. Ему тоже стало немножко жутко.
– У нас в институте, говорят, завелся… Это, конечно, смешно. А кто знает? Главное, его ищут… Так что ты уж меня прости…
Оба они на цыпочках подошли к двери, бесшумно отворили ее и выглянули в коридор.
Там никого не было.
– Ну-ка, покажите, что они тут сообразили?
Базанов повертел удочку в руках, растянул вложенные одно в другое звенья, вытянул ее на всю руку и сказал:
– Не пойдет.
– То есть?… - растерялся Молчанов. - Здесь все, как вы сказали.
– Слишком шикарная. Здесь с такими удочками сроду никого не видали. Если про эту удочку узнают мальчишки из колхоза, тебе от них не будет отбоя. Мы ее реконструируем. Ведь, насколько я понимаю, все дело в леске и вот в этом поплавке?
– Да. И в этой коробочке. Здесь магнитная запись…
– Отлично. Мы вырежем палку из орешника и присобачим эту технику к ней. Господи, до чего же научные люди отрываются от жизни! Они думают, если требуют удочку, то ее нужно сделать как для выставки.
Николай поехал в пригородный лес и вырезал длинный неуклюжий прут.
Дома он до полуночи возился с новым удилищем, тщательно замазал грязью едва заметную тонкую плетеную проволочку. Сердце Николая сжималось в ожидании того, что он может «выудить»…
Здесь, у этой одинокой ивы на речке Комар, начиналась тонкая, как паутина, ниточка, которая тянется далеко, далеко. Один неверный шаг, и она оборвется! Сейчас абсолютно важно, чтобы она не оборвалась.
