Однако определить, что происходит с почвой на самом деле, нельзя без обращения к точным количественным методам. А Вильямс, как мы помним, безоговорочно отверг изучение количественных признаков! Более того, «народный академик» требовал запретить составление агрохимических карт! Конечно, это объясняется прежде всего полной беспомощностью «учёного-большевика» в химии, но результат всё равно был плачевным. Что касается научного почвоведения, которое не надо смешивать со «школой Вильямса», то его представители от точных количественных определений не отказывались. Но разве могли они надеяться на публикацию данных, противоречащих высочайше одобренному «учению» Вильямса?
И, наконец, вершина «мудрости» Вильямса — полное отрицание севооборотов как таковых: «Основы чередования культур травопольного севооборота. Здесь нельзя входить в большие детали по этому вопросу, потому что самый состав культур полевого севооборота может подвергаться значительным колебаниям в зависимости от государственных плановых заданий» (с. 343). И ещё откровеннее: «...тот севооборот верен, то хозяйство правильно специализируется, которое полностью обеспечивает выполнение государственных плановых заданий в их перспективном аспекте» (с. 427). Перспективный аспект тут для отвода глаз, а суть проста: начальство всегда право!
Понятно, что наверху восторженно относились к такой, с позволения сказать, «науке». Ещё бы: заранее оправдывался любой произвол чиновников, любые самые вздорные и нелепые решения — лишь бы они шли сверху, от партии и правительства. И, конечно, такой подход в принципе несовместим с заботой о «плодородии почвы», если подразумевать под этим обогащение почвы гумусом и азотом и улучшение её структуры. Но ждать от лакея деспотического режима — а как иначе назвать Вильямса? — заботы о грядущих поколениях нелепо. Такие «выдающие(ся) деятели» всегда живут одним днём.
Четверть века «травопольная система земледелия» считалась непогрешимой. Её не только вбивали в головы студентам — будущим агрономам и почвоведам, даже ведущих советских учёных заставляли выступать с похвалами в адрес Вильямса и его вздорной «теории». На подобное унижение принудили пойти таких крупных почвоведов, как академики Б.Б. Полынов и И.П. Герасимов. Они, как и все настоящие учёные, хорошо знали истинную цену Вильямсу и его «учению». Но против лома нет приёма! В том-то и состояло паскудство сталинской эпохи, что нависавшая над каждым угроза лагеря — а то и расстрела — заставляла даже порядочных людей идти на сделки с совестью. Уверяют, будто старик Полынов плакал, когда написал требуемый от него сверху панегирик Вильямсу: «Это самая позорная статья в моей жизни». Но в 1937-1939 годах Полынова уже продержали в тюрьме почти два года, и испуга хватило на всю оставшуюся жизнь.
