Когда я впервые увидел, как один итальянец отдал за кусок янтаря свой дневной паек хлеба, меня это удивило:
— А что же сами будете есть? — спросил я его.
— Хлеб, — ответил он. — У вахмана выменяю.
На другой день я встретил этого же итальянца с подбитым лицом.
— Выменял? — поинтересовался я, будто не заметил синяков на его лице.
— Отобрал, паразит! — гневно промолвил итальянец.
— За что так он тебя? — кивнул я на синяки.
— Только это и осталось, — улыбнулся «коммерсант».
Как-то мы на болоте копали канаву, и вдруг откуда-то выпрыгнула лягушка.
— Лягушка, лягушка! — закричал старый француз и, кинув лопату, бросился ловить ее. У француза не хватало сил догнать лягушку.
— Лягушка, лягушка, — оглядывался он на нас и едва не плакал.
Кто-то из наших поймал ее и отдал французу. Он счастливо улыбался.
Утром, когда мы вышли на работу, я спросил француза:
— Ну, камрад, хороша лягушатина?
— Вкусная, — причмокнул он губами, — но не такая, как у нас во Франции. У нас лягушки крупные.
Иностранцы, получавшие посылки, изредка дарили нам, советским пленным, несколько плиточек печенья, отдавали порции хлеба. Посылки, даже для иностранцев, как правило, приходили полупустыми: эсэсовцы присваивали все лучшее из еды и ценное из вещей. Если же владелец возмущался по этому поводу, его куда-то вызывали и больше он в барак не возвращался. Говорили, что всех таких протестующих убивали.
Из-за куска хлеба, из-за хорошей вещи, которую можно было обменять на еду, в лагере происходили страшные трагедии. Принуждаемые к непосильной работе люди быстро теряли силы и тогда их чувствами, поступками руководил не рассудок, а желудок.
Заключенного, доведенного до полного истощения, психически больного на этой почве, мы узнавали по зрачкам: глаза у него были затуманены, словно незрячие. Такой человек мог ни с того ни с сего расплакаться, смотреть в глаза каждому встречному и без конца повторять: «Хлеб, хлеб».
Комендант лагеря и его помощник, занимавшиеся агитацией за переход пленных в немецкую армию, прибегали к разным способам испытания человеческой психики, пользуясь неслыханными способами истязания. Перед строем комендант произносил речь о дисциплине, порядке, потом говорил о победах немецкой армии на фронтах, призывал переходить к власовцам. Сказав это, он брал в руки буханку хлеба, большой кусок колбасы, приподнимал их над головой и говорил:
— Кто согласен служить великой Германии, тот получит все это и ежедневно будет есть все, что пожелает. — Одиночки соглашались, брали хлеб, колбасу, а тысячи стояли безмолвные, черные, страшные в своем гневе и муках.
