Легко думать об этом, а как практически осуществить? «С помощью самолета? Единственная возможность!» — мысленно решаю я.
На острове жизнь расписана до минуты и все шестьдесят секунд — под контролем эсэсовцев. Однако и в таких условиях заключенные находили выход для свидания с товарищами, проживающими в других бараках. По инструкции к живущим в других бараках разрешалось ходить лишь в сапожную и портняжную мастерские, в прачечную.
В мастерских и прачечных были свои капо (бригадиры), назначенные комендантом для руководства работой, и, конечно, для контроля. У сапожников старшинствовал немец Карл, у портных — поляк Кароль, в прачечной, где стирали и сушили нательное белье, старшим был русский по имени Владимир. Работа в тесных мастерских и прачечной равняла «начальников» из заключенных с рядовыми, и они ничем не отличались от них.
Приобщил меня к посещению этих закоулков Зарудный. Увидев как-то меня, он сказал:
— Чего не зайдешь? Можем на любой фасон переделать твои долбанки.
— На любой не надо. Вот если бы на теплый фасон, было бы в самый раз.
— Все можем. Приходи сегодня же.
По его тону я понял, что ему надо сказать мне что-то.
Сапожная мастерская ютилась в загородке барака, рядом со столовой.
Здесь я прежде всего увидел гору долбанок, то стертых, а то и с порванным матерчатым верхом. Сапожники — их было человек десять — даже поздними вечерами сидели за своими столиками и работали. Открыв дверь, я остановился у входа.
— Свой! — тихо сказал Зарудный и бросил молоток на столик.
Все последовали его примеру. Зарудный пояснил:
— Думали, идет комендант, вот и схватились за молотки.
— Я похож на коменданта? Он раза в четыре по объему и по весу больше меня, — заметил я.
— Вечером, да еще здесь, кошка волком кажется. Садись, снимай свои хромовые-ивовые. Так удобней знакомиться.
Зарудный представил меня уральцу Саше Воротникову, назвав его музыкантом. Я внимательно посмотрел на него: тонкое лицо, худощавый, как все, юноша с длинными, костлявыми пальцами. Мое внимание привлек пожилой человек с сединой в волосах и глубоко посаженными глазами, назвавший себя Владимиром. Что-то величаво спокойное было в его образе и в манере держаться.
— Отпразднуем его приход, товарищи, — неожиданно сказал Владимир и задержал на мне свой мягкий, но цепкий взгляд.
Я посмотрел на Зарудного. Наверное, все заметили мою взволнованность.
— Зачем печалиться? — душевно, но твердо сказал Зарудный. — На фронтах наши будут праздновать октябрь с музыкой батарей, а мы, к сожалению, не будем в ней принимать участие. Вот если только Саша на сапожном инструменте сыграет.
