Комендант, Гофбаныч, переводчик допрашивают Аркадия. Он отвечает на вопросы коротко, с достоинством.
— Ты видел, что под твоей кроватью прорезали пол?
— Нет, не видел!
Комендант изо всей силы бьет по лицу Аркадия.
— Ты слышал, как лазили под твою кровать?
— Не слышал!
— Ты что, глухой? — злобно кричит комендант.
— Скажи ему, — обратился Цоун к переводчику, — что у советских людей крепкие нервы, и когда они засыпают, то ни к чему не прислушиваются.
Новые удары в лицо опрокинули Цоуна. Потом его куда-то повели. Нам разрешают забрать свою постель, одежду и возвратиться в барак.
А утром всех строят в колонну, чтобы вести на работу в карьер. Китаев, Кравцов, Пацула уговаривают и больных становиться в строй, выйти за ворота и там, в карьере, поднять бунт. От карьера до аэродрома рукой подать. Молчаливое согласие светится во взглядах людей, но мало кто верит в этот, так быстро возникший план. Я охотно соглашаюсь с таким решением.
Колонна приближается к воротам. Здесь ее встречают охранники, которых сегодня в несколько раз больше, чем всегда. Нас пересчитывают, проверяют номера. Эсэсовец подошел ко мне и дернул за руку — выходи из строя. «Вот и началось, — подумал я, ловя на себе взгляды товарищей. — А чем они могут облегчить мою судьбу?»
Переводчик повторяет крикливые слова эсэсовца:
— Не разрешено выходить за ворота. Вон из колонны! Мне не дали даже посмотреть, кто вышел за ворота.
Подбежали два солдата, набросились с кулаками, стали бить сапогами по ногам и в живот. Надели наручники и, подталкивая, повели в резиденцию коменданта. Овчарка беснуется около ног, хватает за штанины. Я стараюсь не упасть: лежащим овчарки выносят свой собачий приговор сами и тут же приводят его в исполнение.
Допрос начал комендант издалека. Я стою перед его столом, позади меня два солдата. После каждого моего ответа солдаты бьют по плечам, по спине ременным бичом. На вопросы отвечаю одно и то же: ничего о подкопе не знаю, а если он и существует, то это, наверное, старый, сделанный теми, кто жил в лагере до нас. Комендант приходит в бешенство, его лицо наливается кровью, он подходит ко мне вплотную:
— Когда начали копать?! — брызгая слюной, кричит он.
— Мы не копали. Никто из наших не копал, — ответил я. Комендант сильно бьет меня по лицу и кричит:
— Карцер!!!
Солдаты волокут меня в коридор и заталкивают в небольшую комнатушку.
Да, это настоящий карцер. Цементный пол, в толстой стене высокое решетчатое окошко. Посредине — раскаленная добела железная печь. Ни постели, ни скамейки здесь нет.
