— Да, товарищ Юсупов, — кто-то тяжело вздохнул на верхних нарах. — Поплатился за кротовую работу. Наверное, уже сожгли тело его.
— За отвагу, а не за нору, — поправил говорившего Пацула.
— Потише, — одергивает кто-то говорившего. — У нас есть и Шульженко. Такие концерты исполняет, что заслушаешься! Под гитару на мотив «Катюши» на свой лад поносит фашистов, а они слушают да ржут. Его разные вальсы для маскировки в самый раз.
Наш лагерь расположен неподалеку от аэродрома, и все то, о чем рассказали наши новые товарищи, соединилось с планами и мыслями, которые мы пережили и в которых разуверились. Но то обстоятельство, что нас так много, что все внимательно, с душой слушают, убеждает в том, что здесь все обдумывается более детально, и снова начинаешь верить в успех коллективного продуманного побега.
Меня заинтересовал врач Воробьев. Я знал одного Воробьева, тоже врача, служившего в нашем санитарном авиационном отряде самолетов У-2. С ним, кажется, и произошла какая-то история, после которой он не вернулся в отряд. Приземлились ли около села, где находились немцы, или с самолетом что-то случилось. Точно не могу вспомнить. Я спросил, где сейчас Воробьев. Мне ответили наперебой:
— О, с ним, брат, комендант считается. Даже на аэродром отпускает из лагеря.
— Хирург!
— Светлая голова и золотые руки!
«Даже на аэродром? Вот так ситуация!» — подумал я.
Перед вечером в барак возвратился Воробьев. Взглянув на него, я узнал в нем нашего врача-майора. Не раз я видел его на своем аэродроме, случалось доставлял его на самолете к тяжелораненым на передний край. Он и в лагере ходил в военной одежде, с немецкой врачебной сумкой, имел вполне приличный для лагерника вид. Когда он, осматривая вновь прибывших больных в лазарете, подошел ко мне, я взглянул ему в глаза и спросил:
— Товарищ майор медицинской службы?
— О, сослуживец, — улыбаясь, произнес Воробьев.
— Так точно! Старший лейтенант...
— Этого здесь не требуется. Меня уже уведомили: Девятаев. Нога.
— О стабилизатор споткнулся. Тяжело таскать такую.
— Подлечим, — услышал я в ответ.
— Хотелось бы поскорее, товарищ...
— Будет и «поскорее», — перебил меня Воробьев и спросил: — Давно это приключилось?
— Под Львовом, — ответил я.
— Ордена на груди, словно на параде, — строго заметил Воробьев.
— У нас почти все с орденами летали. Когда они на груди, чувствуешь себя больше собранным.
— Психологический фактор. Возможно, — одобрительно согласился врач.
— А вы тоже, кажется, где-то над Украиной сбились с курса? Об этом в отряде долго говорили, — спросил я, конечно, не ради простого любопытства.
