Маршрут полета проходил через хутор Беловод. Если придется садиться, то лучшего места, чем этот знакомый аэродром, не найти.
Делаю над хутором круг и иду на посадку. Вдруг вижу, как от хат бегут дети, женщины и машут руками, косынками, на что-то показывают. Пригляделся — на хуторе стоят немецкие танки и автомашины. Рву ручку на себя — самолет взмывает вверх. Теперь вижу трассы пуль немецких «эрликонов». Стрельба началась со всех сторон по моей машине и по хуторянам, бежавшим в направлении аэродрома.
Собрав силы, беру курс на Лебедин. Горючего хватит, но потеряю много крови, тогда... Креплюсь, напрягаю все свои силы. Бегут минуты. Терплю. Но вот, наконец, желанный силуэт города. Радостно и страшновато в то же время: вот он, аэродром, а я чувствую, как туман застилает мои глаза, плохо различаю посадочную полосу, на которую предстоит приземлиться.
Летчики как-то по-особенному ценят землю, когда после изнурительного боя наконец касаются ее колесами своей машины. Я удачно посадил самолет, а дальше он побежал сам, но я уже ничего не видел.
Очнулся в госпитале, после того как мне сделали переливание крови. Мне сообщили, что самолет мой слегка врезался в стоявшую на аэродроме другую машину. Начинаю припоминать недавние события. В сорок первом летчик Владимир Бобров своей кровью спас мне жизнь. В сорок четвертом, защищая своего командира и друга Боброва, я потерпел неудачу и был сбит.
Снова взвешиваю подробности последнего своего воздушного боя: протяни я еще каких-нибудь десять километров, и приземлился бы среди своих. Десяток километров... Передо мной всплывает образ Плотникова. «Захар, дорогой друг, погиб ты именно на таком „недосягаемом‟ десятом или пятнадцатом километре! Твой объятый пламенем самолет врезался в море... А я вот очутился в плену...»
Слышу, к сараю, в котором сейчас нахожусь, приближается автомашина. Опираясь на доску, вскочил на ноги, выжидаю. Тяжелый грузовик развернулся и остановился перед широкими дверями. Послышались голоса солдат и тревожный лай собак.
Отворились двери. В глаза ударил ослепительный свет нескольких фонарей. На пороге стояли эсэсовцы с автоматами, сдерживая на ремнях огромных овчарок. Раздалась какая-то команда, и лучи фонарей воткнулись в кузов грузовика. Теперь я увидел людей. Их было несколько человек. Наши! В гимнастерках, в погонах, у некоторых на груди ордена.
Пленным, очевидно, приказали слезать с грузовика. Овчарки, подняв бешеный лай, рвутся к машине.
