Дядюшка Зураб повернулся к сидевшему рядом Варламу.
— Вот возьми, сынок, меня. В гражданскую войну на печке не отсиживался. В дивизии Киквидзе служил. В пулеметной команде. Замечательный командир был Василий Сидорович Киквидзе. Отваги необыкновенной, рубака отчаянный. В штабе редко когда застанешь. Все больше с бойцами на передовой, в самых опасных местах. Годами молод был, всего каких-то двадцать пять, по нынешним временам мальчишка, но вся шестнадцатая дивизия Южного фронта любила и уважала его, как отца, — голос старика потеплел. — И всю Великую Отечественную довелось мне порох нюхать. И не где-нибудь, а в зенитчиках. Сам понимаешь, это не фунт изюма! Переправы охраняли, мосты от воздушных налетов. Служба сложная и опасная. Не для красного словца говорю, так оно и есть. Но мне, дорогой, повезло.
— На одном везении далеко не уедешь, — польстил старику Кублашвили, — когда-то нужно и умение. Так, кажется, сказал Суворов.
— Ты прав, сынок. Не сочти меня хвастуном, а дело свое я исправно выполнял, да и знал вроде бы неплохо. До генерала, правда, малость не дотянул, — улыбнувшись, пошутил дядюшка Зураб и, словно оправдываясь, добавил: — Грамотешка слабенькая. На медные гроши учился. Но и младший сержант тоже не обмылок, извиняюсь, а командир. — Глаза старика заискрились, он кашлянул и приосанился. — Две медали «За отвагу» и ленточку за ранение с фронта привез. Одну медаль сам маршал Буденный мне вручал, когда в госпиталь к нам приходил.
Узнав, что я в гражданскую воевал, долго беседовал со мной. Киквидзе вспомнили. Бои с гайдамаками, с кайзеровцами на Украине вспомнили. Тепло, по душам потолковали. На прощанье Семен Михайлович руку мне пожал и сказал: «Вижу, есть еще у старой гвардии порох в пороховницах. Выздоравливай, сержант, желаю тебе до самого Берлина дойти и домой вернуться».
— У вас, дядюшка, тяжелое ранение было? — спросил Кублашвили, внимательно слушавший участника двух войн.
— Бомбили переправу, и немецкий осколок по руке полоснул. Угоди он в голову, то — фьють! — присвистнул он, — я бы сейчас не сидел за этим столом. Все это я, сынок, к тому говорю, что все в нашем роду честно служили своей Родине. И уверен я, твердо уверен, что дорогой наш Варлам всегда будет служить не за страх, а за совесть.
