Утверждая, что «бюрократическое перерождение рабочего государства» не исключало движения к социализму, которое было счастливым следствием «завоеваний Октября» и которое продолжалось бы до тех пор, пока так называемые «завоевания» не были бы разрушены, Троцкий ревизовал марксистскую доктрину; единственным решением было бы для него ясно сказать, что российский режим, по его выражению «подготовительный к социализму», был капиталистическим. Потому что историческая роль капитализма и состоит в создании основ нового общества. Однако этого Троцкий сказать не мог, убежденный, что, поскольку частная собственность на средства производства в крупной промышленности более не допускалась, Россия преодолела капиталистическую стадию своего развития.
В работе «Еще и еще раз о природе СССР», где Троцкий полемизирует с теми, кто глупее его, находим эту удивительную фразу, достойную самой что ни на есть субъективистской социологии: «Движущей силой московской бюрократии является, несомненно, стремление увеличить свою власть, свой престиж, свои доходы»[1]. Не побоимся повторить себе наши выводы, которые всегда остаются теми же самыми, если только не считать жажду власти или стремление к богатству последней причиной существования определенных социальных групп, т.е. если не впадать в самый тривиальный буржуазный идеализм, мы можем рассуждать лишь следующим образом: общество, в котором обогащаются («богатство» существует только при наличии «бедности») есть общество классовое. Если богатство заключается не в количестве голов скота, рабов или наличии поместий, а в клочках бумаги и в записях в больших книгах учреждений называемых «банками», мы присутствуем при капиталистическом способе производства».
Классы и способы производства
Мы подходим сейчас к ключевому моменту, пункту, в котором против нас поворачиваются все иллюзии, в котором все идеалисты, увриеристы, индетерминисты и защитники личности сбросят свои маски, выкрикнув в один голос аргумент, который они носят в сердце с самого начала, который контрреволюция внедрила в миллионы голов, и который они с торжествующими нотками в голосе бросят нам в лицо: «Но в России, дорогой мой, нет больше капиталистов!». Вся троцкистская конструкция зиждется на этой неоспоримой и в то же время ложной очевидности. В России, после Октябрьской революции 1917 года, нет более «буржуазии». Этот жалкий, набивший оскомину, аргумент повторяется на все лады торжествующим оппортунизмом уже сорок лет и, кажется, не исчерпал еще своего воздействия. Это аргумент публичных собраний и книг академиков, преображение и апофеоз русского империализма. «У нас в Советском Союзе, где нет больше капиталистов...», «у нас, где ликвидирована эксплуатация человека человеком», - таков беспрестанный лейтмотив контрреволюции. Тот факт, что в России нет больше частных собственников крупных средств производства в промышленности, служит неисчерпаемой базой для бесконечных всякого рода анти-марксистских спекуляций, которые все опираются на обычные идеалистические суеверия и которые противостоят непоколебимой материалистической доктрине.
