— Отлично понял.
— И вы согласны?
— Нет, потому что не имею желания кончить дни на виселице.
— У молодого человека есть чувство юмора, — проворчал Корбюфф, кусая усы, — а у меня слабость к веселым парням. Так что даю вам пять минут на то, чтобы принять решение…
— Какое именно? — спокойно осведомился его собеседник.
— Поступить ко мне на службу или уплатить компенсацию за потерю рекрута, столь сильного телом и бодрого духом. Ну, есть у тебя кто-нибудь еще? — обратился он к вознице.
— Да, мадемуазель Аврора дю Трамбле.
— О Боже, очевидно, какая-нибудь престарелая вдова! Должно быть, она весьма почтенного возраста, если принадлежит к семейству, некогда снабдившему Бастилию комендантом.[6] И где же эта почтенная дама?
— Вы говорите обо мне? — послышался нежный мелодичный голос.
Открыв дверцу кареты, женщина спрыгнула на песчаную обочину дороги.
На вид ей было не больше двадцати лет. Ее сильная гибкая фигура сделала бы честь самому роскошному придворному наряду, но сейчас она носила скромное дорожное платье.
Пышные темно-каштановые волосы напоминали корону, в которой поблескивали золотые блики. Взгляд темных блестящих глаз, казалось, проникал в самое сердце, а пленительная улыбка никого не могла оставить равнодушным. Спокойным шагом, не проявляя ни страха, ни слабости, она подошла к шляпе Корбюффа, почти доверху заполненной взносами ее товарищей по путешествию.
— Вот, сударь, деньги, которых вы ожидаете, — холодно промолвила она.
— Прошу прощения, мадемуазель, — приосанившись, заговорил Кондор, — но если бы я увидел вас, то без сомнения пропустил бы впереди этих господ. Хороши бы мы были, черт побери, если б не предоставляли соответствующие привилегии женскому полу, высокому званию и красоте!
Молодая девушка протянула руку и бросила в шляпу кошелек.
— Я отдаю вам половину денег, которые везу в город; другая половина принадлежит не мне, а двум сиротам, ради которых я и отправилась в это путешествие с целью вести тяжбу с родственниками и приобрести благосклонность судей. Хочу надеяться, что вы не окажетесь более алчными, чем первые, и более враждебными, чем вторые. — Все это было сказано с достоинством, даже с некоторой надменностью.
— Клянусь душой, прелестная просительница, — с насмешливой галантностью ответил полковник, подкручивая усы, — что и родственники и судьи капитулируют перед могуществом вашей красоты…
— Сударь!
— Таким образом я делаю вывод, что ваши сироты не будут нуждаться в сумме, которую вы желали бы сохранить при себе, и более того, — вам не понадобится бриллиант, сверкающий на вашем точеном пальчике, чтобы умолять и очаровывать.
