— Так о чем же? — Любопытный голос Джотто вернул меня к действительности.
Я вскинул голову.
— О свободе.
— Ты просишь у Евангелиста свободу для кого-то другого? А у тебя и без того свободы достаточно?
Я отрицательно покачал головой.
— Нет у меня свободы. Но у меня есть друг…
— Кто-то, кто тебя пожалел и сделал тебе добро? — спросил он.
— Ему самому нужно сделать добро. Очень нужно, причем прямо сейчас, а я не знаю, как его сделать, — печально ответил я.
— Так вот о чем ты молился, — кивнул он. — Понятно!
Он замолчал, а я вновь обратился к картинам и впился в них алчущим взглядом. Спустя некоторое время Джотто произнес:
— Мой друг Данте сказал бы, что величайшая свобода — это любовь, и прежде всего божественная любовь. Именно она движет небесные сферы, но бренной плоти она недоступна. Мы обретаем ее, подчинив свою плотскую часть воле Господней.
Я вспомнил о мужчинах, что приходили ко мне в комнату. Казалось, они вольны делать все, что пожелают. Они были плотской природы и преданы плотским заботам. Вспомнил Сильвано, который творил все, что ему вздумается, и безнаказанно убивал людей. Я бы усомнился в словах Джотто, но ведь это сказал Джотто. Поэтому я принял их серьезно. Подумав, я сказал:
— Один человек говорил мне однажды, что свободу ему даст смерть.
— Это крайний случай, — скорбно откликнулся Джотто. — Наверное, иногда это единственный выход. Жизнь на земле бывает невыносимой, она подчиняется законам, неподвластным нашим силам и нашему пониманию. Но потом смерть отпускает нас на небеса. Хотелось бы верить, что мой давний друг сейчас свободен. Но свободы можно достичь и по-другому. Например, благочестием.
— А если и благочестие не спасет? — с трепетом спросил я, ведь именно из благочестивого рвения кардинал обрек Ингрид на муки.
— Тогда, наверное, ты прав. Спасение в смерти.
В нефе послышались голоса: двое людей уже звали Джотто. Он вздохнул и приветственно поднял руку.
— Долг зовет. Я должен тебя покинуть, щенок, оставив наедине с твоими тяжкими вопросами.
— Когда я смогу снова вас увидеть? — прошептал я.
— Я вернусь во Флоренцию, хотя богатые вельможи и желают, чтобы я беспрестанно рисовал их портреты и украшал надгробия, — сухо ответил он, развернулся и тяжелой поступью двинулся к мужчинам.
Горячие приветствия, объятия. Посмотрев на это, я вновь обратился к двум удивительным картинам, столь великодушно подаренным мне художником. Взгляд мой упал на щенка, который не сводил глаз с лица святого Иоанна. Я бросился вслед за Джотто.
