В данной связи не столь существенно, кто из хронистов ближе к истине в своем описании образа жизни Добравы в Польше, хотя, по-видимому, более осведомленным следует все же считать Титмара, тем более, что именно ему, а не Галлу, приходилось защищать Добра-ву, вышедшую замуж за язычника, у которого было до того семь жен57, от всякого рода сплетен, кружившихся по Империи58. А поводов для такого рода сплетен дочь чешского князя, видимо, давала достаточно, если чешский хронист Козьма Пражский мог сказать о ней, что она была “бесстыдной женщиной”59.
В данном случае, разумеется, гораздо более важным является то обстоятельство, что как польский, так и немецкий источники свидетельствуют о чешской инициативе в крещении польского князя, на что уже обратил свое внимание Г. Лябуда60. А поскольку брак Мешко с бывшей уже в летах Добравой был браком, безусловно, политическим61, есть все основания считать, что и Болеслав I, вступив в родство с польским князем, преследовал чисто политические цели. При этом чешский князь, видимо, очень спешил, ибо оформлению польско-чешского союза не предшествовало крещение польского князя. Оно скорее выглядело как естественный результат брака Мешко, чем активности и религиозного рвения чешского Болеслава. Очевидно, последний имел основания спешить, не считаясь с обычными для своего времени условностями и обычаями. Ясно, что при чешском дворе придавалось достаточно большое значение польскому союзу, если решились пренебречь столь важной для средневекового мира формой. Но уже сам по себе польский союз означал для чешского князя разрыв с традициями чешско-лютического сотрудничества и укрепление связей с Империей. Остается предположить, что для чешского князя это не было ни неожиданной, ни нежелательной перспективой. Более того, Болеслав I, вероятно, сознательно шел на сближение с Империей, рассчитывая использовать для укрепления своего международного положения универсалистски-имперскую про-
грамму Оттона I, союз с христианской Польшей (языческими лютичами, очевидно, приходилось при этом жертвовать) и заинтересованность Оттона I в христианской Чехии для осуществления его широких авантюристических планов распространения христианства на Востоке. А о том, что планы императора касались не только западного, но и восточного славянства, прямо свидетельствует миссия на Русь монаха Адальберта, посетившего около 960—961 гг. Киев, куда он, возможно, прибыл в качестве миссийного епископа. Миссия Адальберта не имела никакого успеха62. Возвращаясь в Германию, Адальберт крестил в Чехии, в Либице, будущего пражского епископа Войтеха, также получившего христианское имя Адальберта63.
