Над жестяными стрелками на жестяном синем небе клубились белые облака. Под облаками желтело хлебное поле. По нему катился со жнейкой точно такой же, как у Вани, трактор. А рядом женщины в красных платках вязали желтые снопы и ставили их в ровные шалашики-суслоны.
Я на эти чудо-ходики засматривался не раз. И не раз, начищая в сторожке Екимыча очередное колечко, вздыхал: «Мне за мое старание Пургин, ясно, что такой дорогой подарок не подарит. Дело, которое мне поручает Екимыч, слишком незаметное. Но я согласен и не на подарок. Я согласен на то, чтобы Пургин меня лишь похвалил и хотя бы пусть маленько, да тоже, как Екимыч, со мною подружился!»
Я даже однажды придумал было план, как на дружбу к Пургину набиться поскорей.
Я поднял на измазюканной ладошке легкое кольцо и сказал Екимычу:
— Смотри! Было ржавое, а стало как новое.
Екимыч поправил на носу очки, работу оценил:
— Еще лучше, чем новое… Как чистое серебро!
И тогда я обрадовался:
— Давай, когда Пургин хороший материал на сбрую достанет, сошьем в первую очередь нарядную узду для его коня Воронка. Вот с такими вот блестящими кольцами и застежками. И ты эту узду на Воронка наденешь, и Пургин как утром на конюшню за ним придет, так и ахнет и чем-нибудь тебя обязательно опять премирует… Ну, а меня тоже, может быть, похвалит, и вдруг да и захочет со мною познакомиться!
У Екимыча и глаза было сразу разгорелись, потому что тачать всякую обнову-сбрую он очень любил, умел, но чем дальше я объяснял свою затею, тем больше на его лице появлялось сомнения. А под конец он и рукой отмахнулся:
— Заругается Пургин и не примет…
— Почему?
— Да потому что уж он такой! Для себя, а стало быть, и для своего коня не возьмет ничего.
И Екимыч вдруг насмешливо прищурился:
— Ая-яй! Подмазаться, значит, желаешь?
— Ну что ты… — смутился я, а Екимыч усмехнулся еще ехидней и, стукнув меня согнутым пальцем, по лбу, объяснил:
— Настоящую дружбу не купишь ни за какую серебряную узду. Да и зачем тебе к Пургину лезть, ты еще вон какой карапет и ни капли нашего председателя не знаешь…
Что верно, то верно. Жил я тут с самой весны, а вот Пургина видывал всякий раз только издали.
И если Екимыч его лишь расхваливал, то тетушка моя Астя в своих рассуждениях о председателе любила подчеркивать, что Пургин ко всему прочему еще и ужасно строг.
Более того, если я в чем оскандалюсь, так тетушка меня Пургиным-то еще и припугнет:
— Добьешься… Председателю на тебя нажалуюсь!
Но в тетушкины стращания я по-прежнему не верил, а вот то, что Пургин для меня, для мальчонки, был почти недосягаем, так это уж так.
