Лишенный окон, кабинет производил довольно тягостное подземное впечатление.
— Присаживайся. — Ольга Викторовна указала мне на стул, а сама, обойдя письменный стол, уселась напротив.
Стол, почти полностью заставленный, напоминал архитекторский макет: стопки бумаг, как дома-пирамиды, фасад печатной машинки — мавзолей. Лампа, телефон, пепельница с пачкой «Космоса» и вентилятор, сгрудившиеся вокруг бюстика Ленина, — все это создавало подобие городского ансамбля в миниатюре. На «площади» прямо перед Ольгой Викторовной лежала раскрытая папка.
Ольга Викторовна достала сигарету, щелкнула зажигалкой, затем включила вентилятор, и под его мягкий гул холодно спросила, оглядев меня так, точно впервые увидела:
— Фамилия? — Она выдохнула дым и стиснула пальцами блестящую никелем ручку.
— Вам уже сказали, — недовольно поморщился я.
— Есть установленные правила, и не тебе их обсуждать, — строго отрезала Ольга Викторовна. Она схватила какой-то лист. — А чего тут такое написано и зачеркнуто? Пидо… Что за баловство? Это же документ! Как твоя настоящая фамилия?
Меня аж передернуло от злости. Сволочь старлей все-таки не пошутил насчет Пидорова.
— Рымбаев! — чуть ли не крикнул я.
— Имя, отчество?
— Герман Александрович.
Я отвечал, а Ольга Викторовна записывала, то и дело сверяясь с листком из старлейской планшетки. Закончив, Ольга Викторовна прикрепила бумаги к скоросшивателю папки и закрыла картонную обложку. Я перевернуто увидел крупное типографское слово «ДЕЛО», потом свою фамилию и чуть пониже в кавычках — «Мультики».
Ольга Викторовна вынула чистый лист, протянула его мне вместе с ручкой:
— Теперь пиши объяснительную, Рымбаев.
— А что объяснять? — невинно спросил я.
— Как дошел до жизни такой. Про вечер сегодняшний тоже напиши. Только правду. Проявишь сознательность и обо всем честно расскажешь — поставим тебя на учет всего на три месяца. А потом, если на тебя не поступит никаких нареканий, — голос Ольги Викторовны поднялся вверх по бодрой параболе, — снимем с учета, и делу венец! Станешь как и все нормальные советские учащиеся. А врать начнешь, — бодрые интонации свалились в пропасть, — тогда все… Давай посиди, сосредоточься. Я даже выйду, чтобы не отвлекать тебя.
Ольга Викторовна торопливо раздавила окурок и встала из-за стола. Грузным шагом прошла к двери. Я подумал, что ей просто приспичило в туалет, поэтому она сказала, что не хочет мне мешать.
От Бормана и Леща я не раз слышал, что нельзя говорить милиции правду, что отпираться нужно до последнего и ни в чем не признаваться. Я крупно вывел: «Объяснительная». Что писать дальше, я не знал.
