Старлей галантно придержал нам дверь. Подпружиненная, она со стуком закрылась, едва он убрал руку.
— Добрались, — сказал Сухомлинов.
Усы Подковой длинно выдохнул, словно вынырнул после долгого погружения. Затем снял шапку и, зажав ее в кулаке, четырьмя касаниями вроде смахнул с себя налипший снег, точно скрыто перекрестился.
— И кто это ко мне в гости пожаловал? — наконец-то отозвался на произведенный нами шум певучий женский голос. Впрочем, певучесть его была ватная, будто кричали через подушку.
— Свои! — гаркнул старлей.
Стены небольшой прихожей покрывала эмульсионная краска, когда-то белая, а теперь серая, вся в мелких трещинах и вмятинах, похожая на осыпающуюся глазурь — такую приятно от нечего делать поддевать ногтем, отламывать чешуйку за чешуйкой. Друг напротив друга стояли фанерные кресла с откидными сиденьями, какие бывают в кинотеатрах. Висели стенды, густо облепленные всякими приказами, постановлениями и вырезками из газет. Из латунной рамки глядел портрет воспитателя Макаренко.
В прихожей было две двери. Одна, с замутненным окошком и ручкой-скобой, очевидно, вела в уборную — я слышал ржавый шум водопровода. Вторая дверь увесистой канцелярской породы напоминала вставший на дыбы кожаный диван.
— Ну, тогда милости просим, если свои! — снова прозвучал законопаченный ватой голос.
Старлей стукнул костяшками пальцев по глухой кожаной обивке, вроде спрашивая разрешения, и скрылся за канцелярской дверью.
Я присел на скрипнувшее кресло. На душе было не то чтобы спокойно, а как-то безразлично. Сухомлинов, заложив руки за спину, прохаживался вдоль стендов и то и дело зачитывал вслух мысли, вроде как приглянувшиеся ему содержательной глубиной:
— Центром учебно-воспитательной работы среди несовершеннолетних была и остается школа!.. Золотые слова… — Сухомлинов кивал, цокал языком, будто эта казенная газетная банальность действительно открыла ему глаза. — Именно школа… Была и остается…
Он повторял фразу на все лады, потом на минуту замолкал и снова разражался:
— Работники органов внутренних дел осуществляют не только функции принуждения, но и в первую очередь воспитания и перевоспитания!.. В самую точку! Не принуждения, а воспитания…
В отличие от Сухомлинова Усы Подковой проявлял болезненную озабоченность по поводу грязных подтеков с его оттаявших сапог:
— Надо же, как наследил! Ах ты!.. — полушепотом переживал он, перебегал с места на место, похожий на трусливого дога, у которого от гневного окрика хозяина вокруг оробевших задних лап всякий раз набегает внушительная лужа.
