— ощерился араб. — Те самые, которые, как пишут газеты, поклялись вернуться сюда с русским оружием и сделать нас похожими на косоваров в их рвах, так? Те самые, что утопили наших бойцов в Адриатическом море, когда они плыли на помощь нашим братьям, а?» «Я тебе этого не говорил…» «Сто долларов, — твердо сказал страж исламского порядка. — В дополнение к тем, что ты… мне так и не давал. И сто после Стены. И я забуду, может быть, что твоя дочь взяла у старого яхуда петек. И не донесу на него. И тебе, и ему спокойнее.»
«Скоро тебе, тварь, будет еще спокойнее, чем тем косоварам, — нехорошо оскаблился Дани. — А пока… Господин офицер! — крикнул он по-английски стоящему с важным видом нарядному капитану с аксельбантами на мундире. — Ваш солдат занимается тут открытым вымогательством у иностранных туристов. Помогите нам, пожалуйста.» Офицер галантно поклонился красивой Кате, отдав честь обоим. Его взгляд задержался на золотой звездочке на груди Дани. «Если не ошибаюсь, вы кавалер высшего советского ордена, какой имеют единицы? Где вы получили награду?» «В Тихом океане. Мы без оружия потопили два торпедных катера янки.» «О, я читал об этом… Так это вы — Дмитрий Козлов?» «Я… И я, к тому же, давний друг генерала Фарука. Еще по временам оным… Мы были некогда… соседями по лестничной клетке в Хайфе.» «Вот как… Вы позволите проверить ваши слова? — капитан нажал кнопку мобильного телефона и долго говорил по-арабски, то и дело тревожно оглядываясь по сторонам. — Вы сказали правду, — важно сказал он. — Он говорит, что вы когда-то подарили ему жизнь, а Фарук аш-Хара — наш национальный герой. Фарук приказал мне самому проводить вас к Стене, мистер… Дани Коэн. Мы уважаем героев, даже героев противника… Эй, стража! Этого вымогателя высечь. Двадцать плетей. Молчать!» — потянул он из кабуры пистолет. Незадачливый солдат понуро пошел к ухмыляющимся полицейским… «Ужас, — шепнула Катя отцу по-русски. — Двадцать плетей… прямо как тетю Юлю тогда… если бы не ты…»
3.
Капитан шел впереди сквозь сплошной базар Старого Города. У Стены было чисто и пусто. Касса, валюта, туристический объект… Молились трое американцев-реформистов. На женской стороне не было никого.
Катя открыто вложила свою записку вместе с запиской старика, коснулась рукой теплого гладкого камня и истово произнесла на иврите: «Алоhим, Ты строг, но Ты добр. Прости мой народ в последний раз! Прости его за то, что, проявив завидную доброту к врагам, он не стерпел своих братьев в своей же среде, что не берег того, что Ты подарил ему по доброте своей, чудо — Страну Израиля для евреев… Прости свой неизменно жестоковыйный народ, как отец прощает неисправимого сына своего, и верни нас обратно… Только на милосердие Твое уповаю… Велика верность Твоя!..»
