4.
Буря аплодисментов, заплаканные лица зрительниц, сжатые кулаки мужчин… Ошеломленная Катя сжимает онемевшую руку не менее пораженного увиденным Саши. Поляковский ошарашенно оглядывается по сторонам — он не инспирировал ничего подобного и вообще не понимает такой реакции зрителей — «Тачанка» всегда вызывала только революционный восторг!..
«Натан Борисович… У меня просто нет слов, — бушует помполит за кулисами после окончания сеанса и ухода из зала заплаканных пораженных зрителей. Остается, на правах Героя, только Дани. — Я, конечно, понимаю, вы с Дмитрием Ивановичем весь этот ужас пережили, но нам-то всем это зачем? Как мне теперь отчитаться перед парткомом пароходства за эту сионистскую публичную демонстрацию?» «Отчитывайтесь как хотите, — обессиленно ответил несчастный маг. — Я никак не могу все это объяснить. Я продуцировал только «Тачанку». Немного «Орленка» для молодежи. А эту ближневосточную муть я и вспоминать-то не хочу…»
«Это моя вина, — тихо сказал Дани. — Мне, напротив, ваша тачанка, как это сказать по-русски…» «До фени, — машинально помог ему помполит. — То есть это вы вмешались в представление? У вас что, у всех евреев этот дар?..» «За всех евреев не ручаюсь, но у этого, похоже, что-то есть, — просиял, наконец, понявший все Поляковский. — Не потому, что он еврей. У меня на сеансах иногда бывает такое. Редко, но бывает. Мои сюжеты непостижимым образом пробуждают в одном зрителе, не поддающемся моей магии, его собственные, но очень сильные ассоциации. Он невольно подключается к моему сеансу и портит все представление. Вот как-то выступал я перед… между нами говоря, членами Политбюро. Как и предусмотрено утвержденной где надо и кем надо программой, я продуцирую Второй съезд. Все видят живого Ленина, Плеханова и прочих, «Вихри враждебные» исправно звучат, но вот прямо чувствую, что кто-то словно под руку что-то свое сует, чего я и не вижу сам, как и сегодня не подозревал, что весь зал смотрит всю эту палестинскую трагедию… Окончил я сеанс и — глазам не верю: все красные сидят, потные, рубашки расстегнутые до пояса, глаза сальные, а рука чуть не у каждого в ширинке… Генсек не исключение. Как отмазываться? Тем более, что все до внутреннего визга довольны — нафига им этот Ленин, да еще с Плехановым. Никто и не помнит, кто вообще носил такую фамилию, каким уклоном увлекался и как окончил свою революционную биографию. Зато они у меня на сеансе получили откуда-то такой заряд кое-какой энергии, что все заспешили на все четыре стороны по неотложным государственным делам. «Ну вы и шалун! — говорит мне Генеральный. — Мне такое и во сне не приснилось бы…» А я бы и рад вспомнить, да нечего не вспоминается! Я же им дискуссию Ленина с Плехановым воображал от всей души! Сунули меня на детектор лжи и определили весь эпизод, как несчастный случай на производстве. Обещали выявить и наказать морального разложенца, паршивую овцу в их здоровой среде… Так что докладывайте в своем парткоме что угодно. Поляковского это не касается.»
