? Если Николай II был обыкновенным гражданином - носителем этого титула? То чем же Он был опасен после добровольного отречения от Престола? Чем Он был так опасен, что Его пришлось держать в заточении? Что было в Нем такого, что не исчезло ни с отречением от Престола, ни с заточением в Тобольске? Почему считали, что только после тайного убийства и уничтожения Его, и не только Его, но и Его Жены и Детей, и всех близких к Нему, удастся наконец избавиться от той опасности, которую представлял собою Николай II для новой власти русского народа, для нового государственного строения России на началах, чуждых ее исторической идеологии?
Вот вопросы, которые Промысел Божий выдвинул перед очами русского народа «всея земли» после агонии и смерти Николая II.
Как гражданин , Николай Романов не мог быть опасен ни для кого.
Как Помазанник Божий , Он был опасен для западников Временного правительства и страшен для изуверов советской власти.
Люди захотели избавиться от Николая Романова по-своему и создать свое, «человеческое» для смысла жизни русской государственности.
Промысел Божий, направляющий волю и руки человеческие, привел их к кресту распятого Николая II, и как бы говорит:
Смотри, познай и раскайся.
Великое, таинственное чудо свершилось перед глазами «всея земли».
Трагедия династии Романовых претворилась в мистерию русского народа.
В пророчествах Достоевского о России есть знаменательные слова, вложенные им в уста умирающего Верховенского, в романе «Бесы»:
«Знаете вы, это чудесное и… необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения… в этой книге… так что я это место еще с детства упомнил. Теперь же мне пришла одна мысль, одно сравнение. Мне ужасно много приходит теперь мыслей; видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, все эти язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Да, эта Россия, которую я любил всегда. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности… и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша… и другие с ним, и я, может быть, первый во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам и дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»… и будут все глядеть с изумлением…»
