– Замолчи! – крикнула она Караю с радостной ненавистью, потом схватила Диану на руки и начала целовать так, будто ее сейчас отберут и больше никогда не покажут.
– Она у меня чуть не умерла, – сообщает мне Лия, отвлекшись от приступа материнской любви. – У нее от пенициллина в кишках грибы выросли.
– Какой ужас…
Диана высокомерно смотрела на меня с высоты материнских рук.
– Слушай, а вот нас растили наши матери… Столько же времени тратили? Так же уродовались?
– Наверное. А как же еще?
– В таком случае мы не имеем права на свою жизнь.
– Как это? – не поняла я.
– Ну вот, я трачу на нее столько сил, только ею и занимаюсь. Значит, она – моя собственность. А я – мамина. И если я, к примеру, захочу отравиться, значит, я покушаюсь на чужую собственность. Пока живы родители, мы обязаны жить.
Я внимательно исподлобья смотрю на Лию, потому что ее слова имеют для меня особый смысл. Она замечает мое выражение. Она замечает абсолютно все.
– Пойдем покажем тете цветочек!
Мы идем в сад, садимся на корточки и смотрим, как из земли, тоненький, одинокий и трогательный, тянется подснежник. Здесь, в Самарканде, он крупнее, чем в средней полосе. И не белый, а желтый.
Мы смотрим, завороженные. Мне кажется, что от желтого колокольчика исходит тихий звон.
– У… – Диана выпячивает крошечные губки, как обезьяний детеныш, и показывает на цветок.
Карай в углу двора все продолжает взвывать и взлаивать, не может успокоиться.
– Ты знаешь, он дурак, – делится Лия. – Но Саша его любит. По-моему, он любит собаку больше, чем меня. Правда.
Мы поднимаемся и идем завтракать.
На столе среди закусок, которые я называю «колониальные товары», – гора плова. Поверх рисового купола – куски баранины, ломтики айвы, головки тушеного чеснока и еще какая-то красота и невидаль.
Лия накладывает в мою тарелку. К лицу поднимается дух баранины и особой травы под названием «вира». Каждая рисинка отделена друг от друга и отлакирована каким-то благородным жиром.
– Ну, чего ты сидишь?
Я с неуверенностью потянулась к вилке.
– Руками… – Она сложила щепоть из трех пальцев и показала, как надо ею пользоваться.
Я повторила. У меня получилось.
Лия смотрела на меня с этнографическим интересом.
– Ну? – спросила она.
– Ничего. Странно… – Я действительно не могла объяснить своего состояния.
Моя плоть как бы возвращалась ко мне после долгого конфликта. Как будто мы с ней были в ссоре, а теперь миримся. Это было замечательное чувство, райское блаженство, и я даже подумала: «Может, я уже умерла и теперь нахожусь в раю?..»
