– Ленин писал Луначарскому: «Все театры советую положить в гроб». Он их терпеть не мог, не высиживал ни одного спектакля до конца. Опера и балет были для него помещичьей культурой. Для Сталина же посещение опер и балетов было одним из главных жизненных удовольствий.
– Прибей полочку, пока ребенок не спит, – торопила тетя Тося.
– А вам не интересно то, что я говорю? – спрашивал Царенков.
Тете Тосе были не интересны вожди, которые умерли. Ей важен был взрастающий внук. Вот кто настоящий царь.
– Если Антошка заснет, молотком не постучишь, – объясняла тетя Тося.
– Но я не умею вешать полочку.
– Ты просто забей гвоздь. Я сама повешу.
– Но я не умею забивать гвозди. Я их никогда не забивал.
– Да что тут уметь… Дал два раза молотком по шляпке, и все дела.
– Вот и дайте сами. Или позовите кого-нибудь, кто умеет…
– Какой же ты мужик? – удивлялась тетя Тося. – Языком звенишь, как в колокол, а гвоздя забить не можешь.
– Мама, – вмешивалась Нонна. – Лева – профессор. Зачем ему гвозди забивать?
Тетя Тося звала соседа, который за стакан водки забивал два гвоздя и вешал полочку.
– Ну что? – спрашивал Царенков. – Вышли из положения?
– А что бы с тобой случилось, если бы прибил?
Нонна выводила мать на лестничную площадку и сжимала руки перед грудью.
– Мамочка, оставь Леву в покое. Он личность. Мы все должны его уважать.
– А я кто? – вопрошала тетя Тося. – Говно на лопате?
– Он работает. Он всех нас содержит.
– А я не работаю? Верчусь с утра до вечера как белка в колесе. И хоть бы кто спасибо сказал.
– Хочешь, уезжай на выходные к себе в комнату. Отдохни. И мы отдохнем.
Тетя Тося выдерживала паузу, глядя на дочь бессмысленным взором, а потом начинала громко рыдать, выкрикивая упреки.
Из соседних квартир выглядывали соседи. Нонна готова была провалиться сквозь землю.
Выходил Царенков. Строго спрашивая:
– В чем дело?
Нонна торопливо уходила в дом, бросив мать на лестнице. Царенков уходил следом за Нонной.
Им обоим не приходило в голову, что такие конфликты легко разрешаются лаской. Надо было просто обнять тетю Тосю за плечи и сказать теплые слова, типа «труженица ты наша, пчелка полосатая…».
Тетя Тося трудилась как пчелка и жужжала и жалила как пчела. Но она созидала. И хотела поощрения своему труду, хотя бы словесного. Но Нонна была занята только мужем. Царенков – только собой. И бедной тете Тосе только и оставалось выть на лестнице, взывать к сочувствию.
Она и выла. Нонна говорила:
– Я пойду за ней.
Царенков запрещал.
