Я так успокоился, что и про всю нашу компанию опять вспомнил. И про Олю вспомнил, и, конечно, про Шурика. «Вот хорошо бы, — подумал я, — утереть нос Шурику и его подпевале Кланюшке еще крепче. Вылезти бы сейчас из-под горы и, совсем как пастух Федя в бабкином рассказе, насмешливо заявить: „Эх вы, тетери! Пока вы тут в деревне отсиживались, я новый бочаг для купания нашел и вот кого еще принес с Митькинища…“ И тут бы в моих руках очутился настоящий барашек. И я бы этого барашка так прямо перед ними на дорогу на гладенькие копытца и поставил… Вот бы они и сели тут! Вот бы они, как бабкины тятенька с матушкой, и сконфузились, А я бы им барашка и погладить не дал, а снова бы поднял и Оле преподнес: „Держи, Оля. Он твой! А Кланька и Шурка пускай и близко к нему не подходят…“»
Я так размечтался, что мне и в самом деле показалось: держу я на руках тепленького, в мягких колечках барашка, и он — брыкается. Я даже на руки поглядел, хотя они, конечно же, были пусты.
Но я не растерялся.
«Ладно! — подумал я. — Все равно я что-нибудь да разыщу. Ведь торопиться мне теперь не к чему. Чем позже вернусь в деревню, тем даже лучше. Пускай Шурик попереживает, подумает, что ему за меня, наверное, попадет».
Я медленно встал, медленно, нога за ногу, побрел вдоль перил.
Внизу, по-за серыми торцами бревен, все так же отражался свет луны на черной воде, и там было очень тихо. Настолько тихо, что слышалось, как сыплется на воду легкая пыль сквозь щели моста, и лишь изредка, когда падал Комочек побольше, под мостом взбулькивало. А потом кто-то звонко квакнул, кто-то с берега плюхнулся, по воде побежали светлые круги, и я засмеялся:
— Лягушонок! Вот и свидетель, что я был на Митькинище. Да только жаль, свидетелей таких и в деревне полна каждая лужа. Никто из ребят, даже Оля, в лягушонка не поверит.
Но за перила моста я все-таки поглядел.
А там была самая кромка берега. Там, внизу, по некрутому откосу кустилась при ночных сумерках темно-серебряная трава, и когда я наклонился над ней, то так и ахнул. В путанице травяных листьев горел, не мигал, голубой фонарик.
А рядом с ним — еще один, и еще… И я, как был на мосту, как глядел из-под перил, так тут и прянул вниз и, ожегшись о холодную росу голыми коленками, сам, как лягушонок, замер на четвереньках.
И спасибо настоящему попрыгунчику-поскакунчику! Огоньки в траве были такими крохотными и запрятались так далеко под мост, что я без лягушонка, без его кваканья ничего бы и не заметил, прошел бы мимо.
