Я объясняю такие страдания «растущей болью», то есть болью, которая вызвана чувствами или энергией, пробивающими себе дорогу сквозь жесткие, захваченные спазмом мышцы. Похожую боль человек чувствует, когда он подносит обмороженные пальцы к теплу. Поток крови в обмороженных конечностях вызывает очень сильную боль. Таким образом, процесс «оттаивания» должен происходить медленно, чтобы дать тканям время расслабиться. Боль Джоан в голове и шее можно было объяснить этими же процессами. Жизненные потоки, пробиваясь через ее тело, встречали на своем пути сильное сопротивление. Эта была слишком сильная нагрузка для ее тела, которое, не выдержав ее, упало, чтобы получить необходимую передышку.
В другом письме, написанном тем же летом, Джоан сообщила: «Бывают времена, когда я чувствую, будто рушится весь мой костяк. Мои плечи кажутся более расслабленными и свободными, то же самое могу сказать о мышцах таза, спины и даже об икрах ног. Кажется, что мое тело раздирается муками конфликта, подобно тому, который был между Люцифером и Гавриилом. Я стону от ужаса и одновременно от сладостного удовольствия, смутно ощущая какие-то потоки внутри своего тела, но еще более смутно — непонятный страх». Вплоть до этого упоминания о своем страхе Джоан никогда не ощущала, что была напугана. Ее страх, как и гнев, был сильно подавлен; но оба эти чувства нужно было вызвать и выразить, прежде чем она могла поправиться. Мы не привыкли думать, что человек в депрессии может быть напуган. Он очень редко проявляет какие-либо признаки такого состояния. Страх очень эффективно сдерживается ролью, которую принимает на себя пациент. Разве может статуя чего-то бояться? Она ведь сама никому не угрожает. Но когда роль рушится и потребность в ней исчезает, человек впадает в сильнейшую депрессию, не в силах осознать свой страх. Каждый, кто принимал ту или иную позу, был чрезвычайно напуган, когда сталкивался со своей подлинной самостью, своей эмоциональной самостью. В этом и заключается функция терапии — сделать этот страх осознанным, чтобы его можно было понять и высвободить.
Некий намек на скрытый в душе Джоан страх поступил из ее сна. Вот что она вспомнила: «Я проснулась, вся встревоженная, с каким-то гнетущим чувством. Это был очень живой сон, и мне хотелось поскорее забыть его». Вот как она его описала: «Кто-то сейчас будет мучить ребенка (я чувствую, что ребенок — это я, но он одет как мой младший брат). Чтобы спасти его, я краду его и спасаюсь бегством на машине с каким-то мужчиной. Сырая, темная ночь. Мы сворачиваем в какую-то лесистую местность, незнакомую, но в чем-то напоминающую места моего детства. Ребенок теперь в безопасности, но нас продолжают преследовать. Наши преследователи видят нас. Я иду за моим спутником в дом без дверей, забираюсь под стол, чтобы меня не нашли, и сижу там, глядя на дверь.
