Второй была девочка. Прелестное создание по имени Анюта — мама ее (если женщину, решившуюся на аборт, можно было назвать мамой хотя бы теоретически) была родом из Санкт-Петербурга, и новорожденная, издав первый крик, немедленно объявила, что Питер — лучший город России и всего мира, а Москва всего лишь деревня. Можно было подумать, что с этим кто-то спорил.
Кстати, после появления Анюты Алекс мог бы больше времени проводить дома — ведь теперь Эдику было с кем развлечься, — но Рискинд уже вошел во вкус. Он даже и не искал новой работы, полагая, что полгода перекантуется на пособии, а там видно будет. Эдик помогал душе Анюты осваиваться, он сопровождал ее во время первого выхода (или вылета?) за пределы «магнитной колыбели», и Алекс ощущал даже некоторую ревность — он, видишь ли, их родил (какое самомнение!) и сразу стал не нужен. Вечная проблема отцов и детей, но не слишком ли рано?
А потом пошло. Души рождались одна за другой, и хорошо, что они были нематериальны, иначе в «магнитной колыбели» очень быстро наступил бы демографический кризис. Да еще новые поступления едва ли не каждый день женщины продолжали заниматься богопротивным делом, избавляясь от ненужного им плода. И что ужасало Алекса — почти все они были «русскими». Проклятое наследие социализма с его неприятием контрацептивов.
Какие были люди! Эдик со всеми своими задатками уже через месяц затерялся в толпе. Душа нерожденного Фимочки Когана оказалась потрясающей рассказчицей — когда она начинала говорить (или, точнее, мыслить на публику), смолкали даже, казалось, птицы на деревьях. Алекс пытался подключить к «колыбели» диктофон, чтобы потом перенести рассказ на дискет, но из этого ничего не вышло — на пленке появились совершенно непроизносимые звуки, даже музыка какая-то взялась невесть откуда: типичные «голоса с того света», о которых писали газеты лет полста назад.
Алекс пытался напрямую соединить души с процессором компьютера может, они найдут общий язык, тогда Фимочка смог бы просто подключаться к какому-нибудь текстовому редактору. Но ничего не получилось и из этой идеи — все же Рискинд имел образование медицинское, а не техническое, что он понимал в компьютерах? Можно подумать, что в душах он понимал больше…
Однажды — это было через полтора года после рождения Эдика — забежал в институт Евгений Брун. Подключился, послушал минуту, а потом полчаса глядел на Алекса мутным взглядом. Спросил:
— Сколько их?
