— Хотите сказать…
— Куча то растет, то уменьшается, то растет, то уменьшается — с тех пор как Грант[1] взял Ричмонд,[2] а Шерман[3] дошел до моря. Здесь земля еще с Гражданской войны, щепки от гробов, обрывки шелка — еще с той поры, когда Лафайет[4] увидел Эдгара Аллана По[5] в почетном карауле. Здесь остались траурные венки, цветы от десятка тысяч погребений. Клочки писем с соболезнованиями на смерть немецких наемников и парижских канониров, которых никто не стал отправлять морем на родину. В этой земле столько костной муки и перегноя от похоронных причиндалов, что за нее и деньги не грех с тебя запросить. Бери лопату и забирай товар, покуда я тебя самого лопатой не отоварил.
— Не двигайтесь! — Парень предостерегающе поднял руку.
— Мне двигаться некуда, — ответил старик. — А больше тут никого не видать.
Маленький грузовичок подкатил прямо к земляной куче, и водитель уже потянулся в кузов за лопатой, но сторож его остановил:
— Нет, погоди.
И тут же пояснил:
— Кладбищенская лопата получше будет. Она к этой земле привычна. Можно сказать, сама копать будет. Возьми-ка вот там.
Морщинистая рука указала на лопату, вогнанную по середину лезвия в темный земляной холмик. Парень пожал плечами, но спорить не стал.
Кладбищенская лопата вынулась из земли с тихим шорохом. С такими же шепотками с нее осыпались комки старого грунта.
Приезжий взялся за дело, и кузов стал быстро наполняться. Старик наблюдал краем глаза.
— Вот я и говорю: это грунт не простой. Война тысяча восемьсот двенадцатого года, Сан-Хуан Хилл,[6] Манассас,[7] Геттисберг,[8] октябрьская эпидемия инфлюэнцы в тысяча девятьсот восемнадцатом — все оставило здесь могилы: свежие, вскрытые, повторные. Кто только не ложился в эту землю, чтобы обратиться в прах, какие только доблести не смешивались в кучу, чего тут только не скопилось: ржавчина от цинковых гробов и от бронзовых ручек, шнурки без башмаков, волосы длинные, волосы короткие. Видел когда-нибудь, как делают венчик из волос, а потом приклеивают к посмертному портрету? Увековечивают женскую улыбку или этакий потусторонний взгляд, будто покойница заранее знала, что ей больше не жить. Волосы, эполеты — не целые, конечно, а так, крученые нити, — все там лежит, в перегнившей крови.
Приезжий, хоть и взмок, управился довольно споро и уже собирался воткнуть лопату в землю, когда смотритель предложил:
— Забирай с собой. Говорю же, кладбищенская лопата к этой земле привычна. Сама копать будет.
