Сидящий против меня историк литературы обратился ко мне с вопросом:
— Изволите знать всего Гёте?
— С головы до ног! — ответил я самым серьезным образом. — Он носит желтые башмаки на шнурках, а на голове коричневую фетровую шляпу. Он надзиратель по продуктовому налогу и живет на Кармелитской улице.
Библиофилы посмотрели на меня печально и с укоризной. Хозяйка, дабы скрыть замешательство компании, спросила:
— Вы очень интересуетесь литературой?
— Милостивая государыня, — начал я, — было время, когда я читал очень много. Я прочел «Трех мушкетеров», «Маску любви», «Баскервильскую собаку» и другие романы. Соседи откладывали для меня литературное приложение к «Политике», и потом я залпом прочитывал все шесть продолжений за неделю. Чтение меня очень занимало. Например, я не мог дождаться, выйдет ли графиня Леония за карлика Рихарда, который из-за нее стал убийцей собственного отца, застрелившего перед этим из ревности ее жениха. Да, да, господа, книги творят подлинные чудеса! Когда мне бывало совсем худо, я читал «Юношу Мессинского». Девятнадцати лет сей молодой человек стал грабителем. Звали его Лоренцо. О да, тогда я читал! А теперь читаю мало. Меня это больше не интересует.
Почитатели литературы побледнели, а долговязый муж с проникновенным взором спросил меня строго и лаконично, словно судебный следователь:
— Золя вас интересует?
— О нем мне известно очень мало, — сказал я. — Единственно слышал, что он пал во франко-прусской войне при осаде Парижа.
— А Мопассана вы знаете? — с каким-то неистовством в голосе спросил все тот же человек.
— Читал его «Сибирские рассказы».
— Вы ошибаетесь! — выйдя из себя, воскликнула сидящая рядом девица в очках. — «Сибирские рассказы» написали Короленко и Серошевский. Ведь Мопассан француз!
— Я думал, голландец, — спокойно сказал я. — А раз француз, то, может, переведет эти «Сибирские рассказы» на французский.
— Но Толстого вы знаете? — молвила хозяйка.
— Видел его похороны в кинематографе. Но такой химик, как Толстой, который открыл радий, заслужил похорон поприличней.
На мгновенно все смолкли. Историк литературы, сидевший напротив, посмотрел на меня налившимися кровью глазами и иронически спросил:
— Но чешскую литературу вы, конечно, знаете в совершенстве?
— У меня есть «Книга джунглей». Надеюсь, с вас хватит? — проговорил я многозначительно.
— Но ведь он же англичанин, этот Киплинг, — подал голос один молчаливый господин и закрыл лицо руками, будто плача.
