— О, такого учителя надо поискать! — говорили родители с гордостью. — Второй Сократ! Вы слышали? Он обходится без розог. Всё у него построено на интересе и взаимном доверии. И что же? Посмотрите, какие розовые щёки у наших детей! С каким удовольствием они идут в школу!
Все богатые люди Фалерий[24] хотели, чтобы их дети учились у Дионисия. И даже в эти дни, когда город был осаждён римлянами, они находили в своих кладовых дорогие вина и яства для него. Но и тут новый учитель не был похож на наставников, с которыми прежде приходилось иметь дело фалерийцам.
Дионисий не брал подарков, ограничиваясь скромной месячной платой. Он объяснил, что подарки унижают его достоинство, что им руководит не корысть, а любовь к детям. Да будь у него собственное поместье и тысяча рабов, он всё равно не оставил бы своего ремесла.
— Благородный человек! — говорили легковерные родители. — Как он любит всё живое! Он отдаёт голубям хлеб, и они слетаются к нему со всей округи!
Обычным местом прогулок Дионисия было пространство перед городской стеной. Каждое утро в одно и то же время мимо ворот проходил этот высокий сутуловатый человек со стайкой детей. Его знали все стражи, и он, разумеется, знал каждого из них по имени. Иногда он останавливался и заводил непринуждённый разговор о погоде, о здоровье, о том, о сём. В однообразной службе стражей беседа с учителем была развлечением.
Вскоре стражи стали выпускать Дионисия за ворота. Там было и просторнее, и можно было собрать больше цветов.
Горожане успели заметить, что цветы были слабостью учителя. Он возвращался с ворохом ромашек, сияющий, радостный. Любовь к детям, птицам и цветам — всё это не противоречило друг другу.
Фалерийцам также нравилось в Дионисии бесстрашие, которое он прививал и детям. Конечно, до римского лагеря далеко. В случае опасности учитель и его питомцы легко бы скрылись под защиту стен. Но стрела или ядро из римской баллисты — от этого они бы не могли спастись.
Впрочем, защитники города вскоре убедились, что их учителю и детям ничто не угрожает. Когда он выходил из ворот, прекращался обстрел, и те римские воины, которые оказывались поблизости, удалялись. Это можно было считать перемирием из уважения к детям и их наставнику, продолжающему своё дело и в дни войны. Так считали фалерийцы и, очевидно, римляне.
Один лишь римский полководец Камилл думал по-иному.
* * *
«Нет, не зря изображают Викторию[25] крылатой, — думал Камилл, расправляя в ладони клочок папируса. — У моей Виктории голубиные крылья и розовая лапка с медным колечком!»
