Сам Туз негодовал редко, на уровне ЖЭКа, но тут, конечно, соглашался, кивал и охал, надеясь только, что Эля не расплещет раньше времени всю энергию, чтобы и ему перепало в постели.
«А знаешь, что сделали на востоке с пророком соцуравниловки Маздаком? – вспорола она апельсин ногтем. – Содрали заживо кожу, набили соломой и вывесили чучело над городскими воротами, чтобы другим неповадно было! Ах, плоха человеческая память! Но пора бы уже и с наших шкуры драть!»
Художников в ресторане почему-то совсем не было, и генштабисты вели себя развязно. За соседним столиком как раз сидели три полковника. Вернее, один из них под, то есть не под столом еще, а еще подполковник, говоривший вызывающе громко, как в казарме: «Не сыскать страны демократичней нашей! Вся власть из простого народа. Колхозница ты или рабочий, вступай в партию, и – вверх по лестнице!»
«До самого оргазма», – заметил пьяноватый уже Туз, желая угодить Эле. Так бывает, что один человек, не совсем уж дурак, начисто тупеет в обществе другого.
«Дурь, разумеется, надо изживать, но не раскачивать весь постамент!» – продолжал Под, поглядывая на Элю и явно ошибочно толкуя ее ответные пламенные взоры.
«Чернь, толпа, охлократы», – цедила она сквозь зубы, терзая вилкой котлету по-киевски.
Было ясно – ни до какой постели дело не дойдет, если Туз не предпримет сейчас же что-нибудь диссидентское. Стараясь инакомыслить, он уставился на подполковника, бывшего когда-то простым, конечно, лейтенантом. Да нет, далеко не простым, а именно тем, с разбойно-банной фамилией, который совратил одноклассницу Женю. Как раз донесся неприятный звук ножа по тарелке: «шай-кин». Туз понял, что не ошибся, прав. Зажал в кулаке затылок ананаса и подошел к соседнему столику. Озирая погоны, уплывавшие в стороны, за пределы зрения и сознания, спросил на всякий случай: «Шайкин? Помнишь Женю Онегину?»
«А? Что такое?! – взволновались штабисты. – Что с ней!?» «А вот тебе такое, что с ней! – хотел рявкнуть Туз, да как-то сорвался, точно мелко тявкнул. – Вот тебе Женю!»
И саданул меж чьих-то погон жесткой лиственной макушкой.
Что было дальше, плохо помнил. Вроде бы бегали вокруг столов и какой-то липы во дворе, плодоносившей ананасами. Звезды на погонах все укрупнялись, застилая глаза, достигая размеров Большой Медведицы. Тузу казалось, что навалилась рота генералов, крепко натузивших. Порвали рубашку и вдруг оставили. Штабист Шайкин изучал, как карту боевых действий, его грудь со шрамом в виде стрелки, указующей на сердце: «Да никак Женин банный кавалер? Она о тебе много хорошего рассказывала. Ну, прости, брат, ты тоже не прав!»
